— Скучный ты человек, начальник. «Таганка — все ночи полные огня…» — запел Мишка. — Это ты ее бойся, ты там не был. А я…
— Сволочь ты, — просто сказал конвоир, — люди на фронте. Руки назад, иди!
Мишка шагнул в темноту. Постепенно глаза его привыкли к ночному мраку, а память услужливо дорисовывала детали двора.
«Эх, неволя, неволя!» Он вздохнул и шагнул вперед. И сразу же за спиной раздался холодный, словно металлический, голос:
— Шаг вправо, шаг влево расцениваю как попытку к бегству, стреляю без предупреждения.
— Понятно, — Мишка потянулся так, что суставы хрустнули, и поглядел на небо. Темно, ни звездочки. И вдруг он подумал, что именно сейчас в этом дворе произойдет самое важное событие в его жизни. С этой минуты она полностью переменится и побежит по неведомому ему, но прекрасному руслу.
За спиной опять лязгнул дверной засов, еще кто-то шагнул через порог и стал рядом с Мишкой, Он покосился, но смог увидеть в темноте только высокую грузную фигуру.
Откуда-то из темноты, урча мотором, подкатил «черный ворон».
— Садись! — скомандовал конвоир.
Сначала Мишка, потом тот, второй, влезли в душную металлическую коробку. Автозак тронулся.
Костров удобно устроился в темноте и спросил:
— Что, едем в «Таганку»?
— Нет, в Сочи, — ответил невидимый попутчик. — За что?
— Грабеж. А ты?
— Спекуляция.
— «Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал…»
— Ты веселый больно. Закурить есть?
— Нет, все вычистили, псы.
— Плохо.
— Куда хуже!
Они замолчали. Машину нестерпимо трясло, и Мишка понял, что едут они переулками, по булыжникам. В «воронке» стало совсем нечем дышать, в углу громко сопел Харитонов. Когда же? Долго-то как…
— Слышь, друг, — спросил Мишка попутчика, — тебя как звать-то? А то…
Он не успел договорить. Машину тряхнуло, раздался скрежет железа, на Мишку навалилось что-то липкое и тяжелое. Но все это длилось какую-то долю секунды. Очнувшись, Костров понял, что лежит на полу, придавленный тушей Харитонова. В открытую дверь сочился ночной холодный воздух.
«Пора», — понял Мишка. Он стряхнул с себя попутчика. Харитонов заворочался, застонал.
«Жив, сволочь». Мишка сильно тряхнул его за плечо.
— Бежим, слышь ты, бежим.
Мишка подтянулся на руках и спрыгнул на мостовую. За ним Харитонов. На мостовой лицом вниз лежал милиционер. Машина, ударившись о столб, нелепо накренилась, въехав в яму, зачем-то выкопанную у самого тротуара. В кабине кто-то стонал. Протяжно и страшно. Мишка наклонился, вынул из кобуры лежащего наган. А Харитонов уже поворачивал в проходной двор.
Они бежали минут двадцать. Мимо каких-то флигелей, мимо помоек и маленьких пузатых домов.
Наконец перелезли через забор и оказались в каком-то парке. Там они разыскали полуразрушенную беседку и спрятались за ее щербатой стеной.
— Данилов слушает.
— Все в порядке.
— Люди целы?
— Да.
— А машина?
— День работы.
— Хорошо. Он взял оружие?
— Взял.
— Приезжай немедленно.
— Так, — сказал Мишка, — значит, «мы бежали по тундре». А дальше?
— У тебя хата есть? — спросил Харитонов.
— Что толку, у меня там, наверное, засада. Они мою хату много лет знают.
— Вор?
— Ну зачем так грубо?
— Понятно. Сидел?
— Пять сроков, два побега, этот третий. Если возьмут, то, по военному времени, вполне могут прислонить к стенке.
— Ко мне тоже нельзя. Но есть одно место. Так что пошли, — Харитонов встал.
— Я себе не враг — ночью с «пушкой» патрулю попадаться. Надо до утра ждать.
— Резонно. Значит, давай обождем. Курить только страсть хочется. Я вздремну, пожалуй.
— Спи, я погляжу.
Мишка закутался в плащ. Все-таки холодны сентябрьские ночи. Он сидел и глядел в темноту.
Совсем рядом шумел ветер в ветках деревьев, где-то в пруду звонко плескалась вода. Ночь темная, и он был в ней один, со своими мыслями, со своим страхом. Он сидел и слушал. Ему казалось, что слышит он тяжелый басовитый гул, который с запада нес ветер. И Мишка понимал, что в этой ночи идет война и гибнут люди, а он ничем не может им помочь. Сознание своей беспомощности рождало в нем тяжелую злобу. Ему хотелось вынуть наган и всадить все семь пуль в этого гада, сопящего у противоположной стены. Ишь, сволочь, с немцами спутался. Но он вспоминал слова Данилова о том, что дело, порученное ему, поможет фронту и оно сейчас самое главное и важное для многих людей.
Под утро он задремал. Проснулся от резкого толчка. Над ним стоял Харитонов и тряс его за плечо:
— Утро. Проспал, караульщик.
— Я только полчаса. Ох и курить охота!
— Скоро покуришь. Пошли.
— Куда?
— Закудыкал. Тащить верблюда.
— А, ну если так, то я могу.
Они прошли по мокрой от росы траве. На аллеях клубился туман, солнечные лучи, с трудом пробираясь сквозь него, не доходили до земли. Было свежо.
— Пойдем побыстрей, — сказал Мишка, — а то я закоченею.
Где-то зазвонил трамвай, и они пошли на его голос мимо детской площадки, сырых скамеек, выцветших на солнце беседок.
Им повезло. Трамвай, показавшись из-за поворота, только-только набирал скорость. Они прыгнули на ходу. Вагон оказался пустым. Только пожилая кондукторша дремала, прислонив голову к стенке. Она открыла глаза, поглядела на пассажиров.
— Оплатите проезд, граждане, — голос ее был по-утреннему хриплым.
Влипли. Мишка похолодел: денег-то нет.
Он поглядел на судорожно шарящего по карманам Харитонова. Кондукторша уже совсем проснулась и выжидающе глядела на них.
— Мамаша, — сказал Мишка, — мамаша, мы беженцы. Из-под Смоленска мы. Нету у нас денег. Ты уж извини нас.
— Откуда? — переспросила кондукторша.
Мишка молчал. Тогда она оторвала два билета и протянула ему:
— Бери, а то не дай бог — контролер. Как там?
— Плохо, мать, совсем плохо.
Они прошли вперед и сели.
— А ты ничего, — усмехнулся Харитонов, — молодец. — Видно, битый.
— А по чему видно? — зло спросил Мишка.
— Да по всей ухватке.
Трамвай медленно пробирался через пустую Москву, Мишка смотрел в окно и удивлялся тому, как изменился город. Мимо окон проплывали магазины с витринами, забитыми досками. Нижние этажи домов закрыли мешки с песком, на перекрестках стояли разлапистые ежи, сваренные из обрубков рельсов.
