Но в этот раз не особенно.
В прошлом году директор школы сказал мне, что у меня «взрослая душа». Я спросил, что он имеет в виду, и он ответил, что я кажусь мудрым не по годам. Потом добавил, что это комплимент. Сказал, что ему нравится, что я всегда чувствую, когда кому-то нужна помощь с дробями, или что я выбрасываю мусор из точилки без напоминаний.
Дома я такой же. Большую часть времени уж точно. Иногда у меня такое чувство, будто я самый взрослый в этой семье. Вот почему мне тогда казалось, что родители должны были бы понять, что со мной можно говорить на серьезные темы.
И вот почему мне тогда казалось, что они должны были сказать мне правду о переезде.
Прошлой осенью в наш дом через собачью дверцу влез огромный енот. Было два часа ночи. Арета залаяла как ненормальная, и мы все сбежались посмотреть, что же случилось.
Енот был на кухне, он внимательно изучал кусочек собачьего корма. Он с гордостью держал его в своих маленьких лапках, словно это был большой коричневый бриллиант, и ни капельки не боялся нас.
Наш гость осторожно сгрыз свою драгоценную находку. Судя по его виду, он был рад, что мы присоединились к его трапезе.
Арета запрыгнула на диван. Она лаяла так громко, что я думал, что у меня уши отвалятся.
Робин убежала за своей детской коляской на случай, если еноту захочется прокатиться.
Мама позвонила по номеру 911, чтобы сообщить о незаконном проникновении в наше жилище.
Папа, на котором была только нижняя часть его пижамы с обезьянками, включил свою электрогитару. Зазвучали жуткие скрежещущие звуки, режущие ухо, – папа хотел прогнать ими енота.
– Не смей подходить близко к этому зверю, – предупредила мама Робин. Она показала на свой мобильный и сделала нам знак замолчать. – Да, господин полицейский, да. Улица Тихой Луны, шестьдесят восемь. Нет, он ни на кого не нападает. Он ест собачью еду. Собачий корм, если точнее. Сухой такой. Дети, не приближайтесь к нему. Возможно, он бешеный.
– Это не кролик, мамочка, – сказала Робин, катая свою коляску кругами по гостиной. – Это бобер, я почти уверена.
Какое-то время я молча наблюдал за тем, как они все сходят с ума. Это было весьма забавно.
Наконец я свистнул.
Для ребенка я свищу очень даже неплохо. Я использую мизинцы.
Все замерли и посмотрели на меня. Даже енот.
– Просто сядьте на диван, – попросил я. – Я знаю, что делать.
Я подошел ко входной двери и открыл ее.
И все. Открыл дверь, и только.
За ней стеной стоял туман. Переговаривались лягушки. В мире царило спокойствие.
Все сидели на диване. Я отвлек Арету резиновой белкой, которую собака очень любила жевать. Игрушка вся была в собачьей слюне.
Мы наблюдали за тем, как енот доедает. Когда он закончил, он вразвалку прошел мимо нас, словно это его собственная квартира, и направился ко входной двери. Перед тем как уйти, он посмотрел на нас через плечо. Я почти слышал, как он бормочет: «В следующий раз залезу в другой дом. Сумасшедшая семейка».
Позже у меня возникло чувство, что теперь я всегда должен быть настороже на случай, если еще один енот решит проникнуть в нашу квартиру.
Тридцать три
В субботу утром, проснувшись, я пошел в гостиную и увидел там, где раньше стоял телевизор, пустое место. Без него комната казалась голой.
Папа готовил завтрак. Оладьи и бекон. Такой вкуснятины мы не ели уже очень давно.
Робин сидела за кухонным столом. У Ареты текли слюни, а у моей сестры весь подбородок стал липким от сиропа.
– Папа испек мне оладушки в форме буквы «Р». Это значит: «Робин».
– А у тебя есть буквы-любимчики? – спросил меня папа.
При нем была трость, как и всякий раз, когда он чувствовал себя неважно.
– Как ты? – спросил я.
– Ты из-за трости спрашиваешь? – Папа пожал плечами. – Это так, страховочные меры.
Я обнял его.
– Я бы охотно поел обыкновенных круглых оладий, – сказал я. – А где мама?
– Взяла дополнительную утреннюю смену в кафе.
– Папочка продал телевизор Марисоль, – сообщила Робин. Она выпятила нижнюю губу, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что она ужасно недовольна.
– Марисоль? – повторил я.
– Я встретил ее отца, когда выносил мусор, – рассказал папа, выливая тесто на сковородку так, что оно ложилось идеально ровными кругами. – Мы поговорили о сегодняшней игре, о его телевизоре, который внезапно сломался, и так, слово за слово… У него были деньги, у меня – телевизор, ну а остальное тебе отлично известно.
– Но как же ты сам будешь смотреть игру? – спросил я.
– Нам в этом поможет магазин бытовой техники.
Я взял полоску бекона:
– Как это?
Папа уменьшил огонь на плите:
– Увидишь. Было бы желание, а возможность найдется.
– Арета любила смотреть «Любопытного Джорджа», мультик такой про приключения обезьянки, – сказала Робин.
Она поставила тарелку на пол, и Арета вылизала ее дочиста.
– Тебе, может, будет интересно узнать, что Любопытный Джордж начал свое существование как персонаж книги, – сказал папа, переворачивая оладьи. – В любом случае, нам надо бы почаще собираться вместе. Ну, там, не знаю, в карты играть. Или в «Монополию».
– Мне нравится одна настольная игра, там еще надо с горок кататься, – сказала Робин.
– Мне тоже. – Папа бросил Арете маленький кусочек бекона. – Если часто смотреть телевизор, мозг сгниет.
– Ты любишь смотреть телевизор, – заметил я, складывая посуду в посудомойку.
– Потому что мой мозг от него уже сгнил. Но еще есть надежда, что вам двоим удастся спастись.
Мой завтрак готовился недолго.
– Отличные оладушки получились, – похвалил я.
– Спасибо. У меня определенно есть способности. – Папа тыкнул лопаточкой в мою сторону. – Я видел Марисоль, когда мы с Карлосом несли телевизор. Она просила напомнить тебе о таксах Гаучеров.
– Да, мы завтра будем их выгуливать.
– Таксы – это такие собаки, которые еще на сосиски похожи? – спросила Робин.
– Да, мэм. – Папа кивнул. – Знаешь, Джекс, что-то давненько я не видел ни Давана, ни Райана, ни остальных. Что за дела?
– Да не знаю. Даван и Райан уехали в спортивный лагерь. Остальные тоже чем-нибудь заняты – лето ведь.
