Я закрыл глаза. Я представил, как наши вещи будут завтра лежать на траве. Мама права, конечно. Это просто вещи. Кусочки пластика, дерева, картона и железа. Пучки атомов.
Я слишком хорошо знал, что на свете есть люди, у которых нет «Монополии» и кровати в форме гоночной машины. У меня была крыша над головой. Почти всегда у меня была еда. У меня были одежда, одеяла, собака и семья.
Но внутри у меня царила путаница. Я будто проглотил веревку со множеством узлов.
И дело не в том, что надо было расставаться со своими вещами.
Ну ладно, ладно. Может быть, немного и в этом.
И дело не в том, что я чувствовал себя не таким, как другие дети.
Ну ладно, хорошо. Может быть, немного и в этом тоже.
Но что меня больше всего беспокоило, так это то, что я ничего не мог исправить. Ничего не мог проконтролировать. Это как кататься на автодроме в машине без руля. В тебя постоянно врезаются, а тебе остается только сидеть и крепко держаться.
Бам. Хватит ли нам еды на завтра? Бам. Хватит ли у нас денег заплатить за квартиру? Бам. Смогу ли я вернуться в ту же школу весной? Бам. Неужели все повторится?
Я глубоко задышал. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Мои кулаки сжимались и разжимались. Я пытался не думать о Креншоу на экране телевизора или о собачьем печенье, которое я украл.
А потом, так же, как тогда, когда я взял печенье, не понимая зачем, не думая о последствиях, без каких-либо причин, я схватил кружку и швырнул ее в стену.
Бам! Она разлетелась на пластиковые осколки. Мне понравился звук удара.
Я ожидал, что родители вернутся и спросят, что случилось, а потом будут кричать на меня за то, что я разбил кружку, но никто не пришел.
Вода стекала по стене и медленно высыхала, оставляя след, похожий на изображение далекой реки.
Сорок
Я проснулся посреди ночи перепуганный, весь в поту. Мне снился сон. Что-то про гигантского говорящего кота с бородой из мыльной пены.
Ох!
Арета, обожавшая вздремнуть на моей подушке, если только удавалось ее стащить, пускала слюни на наволочку. Ее лапы дергались во сне. А не Креншоу ли ей снится? – подумал я. Судя по всему, он очень ей понравился.
Погодите-ка. Я почувствовал, как все мои мысли резко остановились, будто герой мультфильма, зависший над пропастью за секунду до падения.
Арета видела Креншоу.
По крайней мере, она на него реагировала. Пыталась его лизнуть. Пыталась с ним поиграть. Чувствовала его присутствие.
У собак феноменально развиты органы чувств. Они могут почувствовать приближение болезни. Или слышать звуки, когда мы слышим тишину. Они могут разрыть кусочек хот-дога, лежащий на самом дне соседской мусорки.
Но несмотря на всю феноменальность собак, не могут же они видеть чужих воображаемых друзей! Не могут же они влезть в мозги к своим хозяевам.
Означает ли это, что Креншоу реален? Или Арета просто реагировала на мои движения? Чувствовала ли она, что я схожу с ума? А может, решила, что я изобрел новую забаву под названием «Давай Поиграем С Огромным Невидимым Котом»?
Я попытался вспомнить, как собака себя вела раньше, когда мы жили в мини-вэне. Чувствовала ли она присутствие Креншоу тогда?
Я не мог вспомнить. Я не хотел вспоминать.
Я закрыл лицо прослюнявленной подушкой и попытался снова уснуть.
Сорок один
– Ква! – раздалось где-то поблизости.
Я открыл глаза. На лбу у меня сидел лягушонок.
Кажется, я его уже видел. Он очень походил на того посетителя подоконника, которого Креншоу хотел съесть.
Я повернул голову, и ночной гость спрыгнул с меня. Рядом со мной лежал кот размером с человека. На коте расположилась собака средних размеров. На собаке восседал лягушонок.
Двое из них посапывали.
Я поднялся на локтях и моргнул. И еще раз моргнул.
Я оставил окно приоткрытым. Этим можно объяснить появление лягушонка. Но не кота.
– Ты вернулся, – сказал я.
– Доброе утро, – промурчал Креншоу, не открывая глаз. Он обхватил лапами Арету, крепче прижимая ее к себе.
– Скажи мне вот что, – потребовал я, слезая с матраса и потягиваясь. – Как мне избавиться от тебя навсегда?
– Я пришел помочь тебе, – сказал Креншоу. Он зевнул. Зубы у него были как маленькие ножички. Он положил себе на глаза бархатистое ухо Ареты, закрываясь от солнца.
– Что ты там говорил про правду? – спросил я.
– Правда важна для тебя, – сказал Креншоу. – Поэтому важна и для меня. А теперь, прошу, позволь мне предаться дреме.
– Ты что, моя совесть? – спросил я.
– Когда как, – ухмыльнулся кот. – А ты хотел бы, чтоб я ей был?
Я проверил шкаф: а вдруг там затаился гигантский невидимый опоссум, или суслик, или еще кто-нибудь?
– Нет, – сказал я. – Я и сам отлично справляюсь.
– Ой, правда? – спросил Креншоу. – А что это за отвратительное собачье угощение лежит на полу?
Печенье. Арета до сих пор его не съела.
Я швырнул его в окно. Может, хоть белки будут не прочь отведать краденое.
– А помнишь, как ты своровал йо-йо, когда тебе было пять? – спросил Креншоу.
– Когда родители меня поймали, я попытался свалить вину на тебя.
– Вечно воображаемые друзья во всем виноваты.
– Потом родители заставили меня его вернуть и извиниться перед магазином.
– По-моему, ты все прекрасно понимаешь. – Кот снова зевнул. – А теперь, если не возражаешь, я немного котовздремну.
Я уставился на Креншоу. Я чувствовал, что всерьез схожу с ума, и ощущал досаду. Нужно было во чтобы то ни стало выпроводить Креншоу из своей жизни.
– Кстати, – сказал я, прежде чем выйти из комнаты. – Ты обнимаешь собаку.
Я не видел, что произошло потом, но послышались вой и шипение. Арета пронеслась мимо меня на всех скоростях.
Она целый час не вылезала из-под кухонного стола.
Сорок два
