Продавать вещи на дворовой распродаже очень странно. Все равно что ходить в одежде, надев ее наоборот. Трусы – на джинсы, носки – на кроссовки.
Все, что раньше хранилось внутри твоего дома, теперь лежит перед всеми, так что каждый может посмотреть и потрогать. Чужие люди вертят в руках лампу, которая раньше стояла на столике у твоей кровати. Какие-то потные парни сидят на папином любимом стуле. На всех вещах наклеены маленькие ценники. Пять долларов за твой старый трехколесный велосипед, со спиц которого еще не сняли светоотражатели. Пятьдесят центов за настольную игру для малышей.
Было солнечное воскресное утро. Многие наши соседи тоже продавали свои вещи. Распродажа очень походила на вечеринку. Мама поставила маленький карточный столик с коробочкой для денег. Папа ходил кругами и торговался с людьми, предлагая два доллара вместо трех.
Устав от ходьбы, он сел на раскладной стул, начал играть на гитаре и петь. Порой мама ему подпевала.
Моей основной работой было носить вещи к машинам покупателей и следить за Робин. Она толкала чью-то старую тележку с наклейкой «4$». В тележке лежало ее мусорное ведро с синими кроликами, которое родители обещали не продавать.
Наблюдать за тем, как раскупались наши вещи, было не так уж плохо. Я сказал себе, что каждый доллар, который нам удастся заработать, – это большая радость, а то, что мы продаем, нам вовсе не нужно. Было так здорово быть в кругу соседей и друзей, пить лимонад, болтать и подпевать родителям.
Около полудня мы продали почти все. Мама подсчитала деньги, которые мы заработали. Потом взглянула на папу и покачала головой.
– Гораздо меньше, чем нужно, – тихо сказала она.
Папа не успел ничего ответить, как вдруг к нему подошел худощавый мужчина с волосами, собранными в хвост. Он достал модный кожаный бумажник и спросил, продается ли папина гитара. Родители переглянулись.
– Да, наверное, продается, – растерялся папа.
– У меня тоже есть гитара на продажу! – поспешно добавила мама. – Она там, дома.
Папа поднял гитару. Лучи солнца играли на дереве медового цвета.
– Красавица, – сказал папа. – А сколько пройдено вместе…
– Пап, ты не можешь продать гитару! – воскликнул я.
– Другая гитара всегда ждет где-то неподалеку, Джекс, – ответил папа, избегая встречаться со мной взглядом.
Прибежала Робин. Она все таскалась с тележкой, которую никто не купил.
– Нельзя продавать гитару! – кричала она. – Ее же назвали в честь Джексона!
– Вообще-то, это меня назвали в честь гитары, – сказал я.
– Какая разница! – Глаза Робин наполнились слезами. – Это памятная вещь, ее надо хранить. Дома. Можете бесплатно забрать мое мусорное ведро, мистер. Вместо гитары.
Она сунула свое ведерко в руки худощавому мужчине.
– Я… я… – начал он. – Я… Ведерко замечательное, малышка. Мне очень нравятся… кролики. Но мне бы больше хотелось приобрести гитару.
– Нет уж, ни за что, – заявила Робин. Папа беспомощно пожал плечами:
– Извини, приятель. Ты сам слышал, что сказала юная леди. Но вот что я тебе предложу. Оставь-ка мне свой номер телефона, а? На случай, если мы передумаем.
И они вместе с покупателем пошли к блестящей черной машине. Папа слегка прихрамывал на левую ногу. Так бывает при рассеянном склерозе.
Они обменялись клочками бумаги, поговорили, покивали. Худощавый мужчина уехал, а я вдруг понял, что папа уже передумал.
Сорок три
Спустя примерно час к нам пришел хозяин нашего дома. С конвертом. Он обнял маму, пожал руку папе и сказал, что очень хотел бы, чтобы все было иначе. Я знал, что за бумага лежит в конверте, потому что видел, что на нем написано.
А написано на нем было вот что: «УВЕДОМЛЕНИЕ О ВЫСЕЛЕНИИ». Это означало, что мы должны съехать из нашего дома.
Папа прислонился спиной к стене. Сидеть было уже не на чем.
– Дети, – начал он, – кажется, нам предстоит небольшая поездка.
– К бабушке? – спросила Робин.
– Не совсем, – вздохнула мама, захлопывая дверцу буфета.
Папа опустился на колени рядом с Робин. Ему пришлось опереться на трость, чтобы не упасть.
– Нам придется переехать, доченька. Но будет весело. Сама увидишь.
– Ты говорил, все будет хорошо, Джекс, – пробурчала Робин, сверля меня взглядом. – Ты соврал.
– Я не врал, – соврал я.
– Джексон не виноват, Робин, – сказала мама. – Не вини его. Вини нас.
Дальше я слушать не стал. Я побежал к себе в комнату. Креншоу лежал у меня на кровати.
Я сел рядом. Когда я зарылся лицом в его шерсть, кот не стал возражать. Он громко замурлыкал.
Я поплакал, но не долго. В этом не было особого смысла.
Когда-то я читал книгу под названием «Почему кошки мурлыкают и другие кошачьи тайны». Оказывается, никто точно не знает, почему же кошки мурлыкают.
Удивительно, как же много взрослые не знают.
Сорок четыре
В четыре часа дня Марисоль подошла к нашей двери. На ней были шлепанцы и пижама в цветочек. С ней были таксы Гаучеров, Хельмут и Хельга.
– Ты что, забыл? – спросила она. – Ты должен был меня встретить!
Я извинился и взял поводок Хельмута. Мы пошли по тротуару, и я с удивлением увидел перед нами Креншоу. Я удивился не так сильно, как день или два назад. Но все же. Креншоу плавно шел вперед на задних лапах, иногда делая колесо или стойку на передних.
Я не знал, как сказать Марисоль о причинах нашего переезда. Я ей никогда не рассказывал о наших проблемах с деньгами, хотя она могла и догадаться, например, по тому, что я никогда ее ничем не угощал, когда она заходила в гости, или по тому, что мои вещи всегда были чуть-чуть мне малы.
Я не совсем лгал. Скорее я умалчивал о некоторых фактах и фокусировался на других. Не специально, конечно. Мне нравились факты. И Марисоль они нравились. Но иногда делиться фактами слишком тяжело.
Я решил рассказать Марисоль что-нибудь о больном родственнике, о том, что нам нужно за ним ухаживать, и о том, что это все выяснилось совершенно внезапно. Но только я начал говорить, Креншоу склонился ко мне и шепнул мне на ухо:
