Арета царапнула в дверь.
– Не сейчас, моя хорошая, – отозвался я. Арета заскулила.
Креншоу наморщил нос:
– Собакой пахнет.
Он держал одну из резиновых уточек Робин. Он внимательно ее осмотрел, а потом потерся о нее лбом. У кошек рядом с ушами расположены специальные железы, и, когда они трутся о что-нибудь, они будто пишут большими буквами: «ЭТО МОЕ».
– Ты воображаемый, – сказал я так твердо, как только смог. – Ненастоящий.
Креншоу сделал себе бороду из пены.
– Я придумал тебя, когда мне было семь, – продолжил я. – А значит, теперь я могу тебя распридумать.
Креншоу, казалось, не обратил на мои слова никакого внимания.
– Если у тебя нет фиолетовых мармеладок, – проговорил он, – то красные в крайнем случае тоже сойдут.
Я посмотрел в зеркало. Лицо у меня побледнело, я вспотел. Я видел отражение Креншоу. Он приделывал к резиновой уточке маленькую бороду из пены.
– Тебя не существует, – сказал я кошачьему отражению.
– Позволю себе не согласиться, – возразил Креншоу.
Арета снова царапнула в дверь.
– Замечательно, – пробормотал я. И снова немного приоткрыл дверь, чтобы удостовериться, что никто в коридоре нас не слышит.
Что никто не слышит, как я разговариваю с воображаемым котом.
Арета протиснулась в ванную с таким усердием, будто здесь ее ждал гигантский сочный стейк. Я снова запер дверь.
Оказавшись внутри, Арета встала на коврик и заняла его весь, только хвост не уместился. Он болтался из стороны в сторону, словно флаг в ветреный день.
– Я решительно не могу взять в толк, зачем твоей семье потребовалась собака, – заявил Креншоу, с подозрением глядя на Арету. – Почему не кот? Животное, не лишенное изящества, грации, достоинства?
– У родителей аллергия на кошек, – сказал я.
Я говорю со своим воображаемым другом.
Я придумал его, когда мне было семь.
Он сидит в нашей ванной.
У него борода из пены.
Арета наклонила голову. Навострила уши. Потом принялась нюхать воздух. Ее нос подрагивал.
– Прочь, грязное чудовище, – сказал Креншоу.
Арета встала передними лапами на край ванной и одарила Креншоу слюнявым поцелуем.
Креншоу протяжно зашипел. Казалось, это не кот злится, а выходит воздух из проколотой шины мотоцикла.
Арета снова попыталась его поцеловать. Резким движением лапы Креншоу брызнул в нее пузырьками пены. Собака поймала их ртом и съела.
– Никогда не понимал, зачем нужны собаки, – сказал Креншоу.
– Ты ненастоящий, – сказал я.
– Ты всегда был упрямым ребенком, – засмеялся Креншоу.
Он вынул затычку из ванной и поднялся. Пузырьки поплыли в сток. В ванной образовался маленький водоворот. С Креншоу текло. Теперь он казался вдвое меньше, чем раньше. Шерсть прилипла к телу, и стало видно, какие изящные у него лапы. Струйки бежали по ним, словно ручейки меж корней деревьев.
У кота была великолепная фигура.
Я не мог вспомнить, был ли Креншоу выше меня и раньше. Я очень вырос с тех пор, как мне было семь, а вот он? Растут ли воображаемые друзья?
– Полотенце, пожалуйста, – попросил Креншоу.
Четырнадцать
Дрожащими пальцами я передал Креншоу потрепанное розовое полотенце Робин с котенком Китти.
Мысли вспыхивали в моем мозгу, будто молнии на летнем небе.
Я могу видеть моего воображаемого друга.
Я могу его слышать.
Я могу с ним разговаривать.
Он пользуется полотенцем.
Выбравшись из ванной, Креншоу взял меня за руку. Его лапа была теплой, мягкой и мокрой, большой, как у льва, с пальцами размером с маленькую морковку.
Его можно пощупать.
Он совсем как настоящий.
Он пахнет как мокрый кот.
У него есть пальцы.
А у обыкновенных котов пальцев нет. Во всяком случае, я так думал.
Креншоу попытался вытереться. Всякий раз, когда он замечал взъерошенный клочок шерсти, он останавливался, чтобы его прилизать. Его язычок был покрыт маленькими ворсинками и походил на розовую липучку.
– Эти бугорки у тебя на языке называются вкусовыми сосочками, – сказал я и только потом подумал, что сейчас, возможно, неподходящее время для того, чтобы делиться с ним фактами о животных, которые мне известны.
Креншоу взглянул на себя в зеркало!
– Ну разве же это не кошмар?
Арета услужливо лизнула его хвост.
– Прочь от меня, псина, – скомандовал Креншоу. Он бросил полотенце в сторону, и оно приземлилось на Арету. – Полотенца мне маловато. Тут потребуется старая добрая встряска.
Креншоу глубоко вздохнул и начал отряхиваться. Капельки воды полетели в разные стороны – мой гость стал похож на хрустальный фейерверк. Когда он закончил, его шерсть торчала во все стороны.
Арета сбросила с себя полотенце, виляя хвостом как сумасшедшая.
– Только глянь на этот смешной хвост, – заявил Креншоу. – Люди смеются ртами, а собаки – хвостами. И то и другое выражает беспричинное веселье.
Я стянул полотенце с Ареты. Она зажала его между зубами – ей явно хотелось поиграть в перетягивание каната.
– А как у кошек? – поинтересовался я. – Вы разве не смеетесь?
Я разговариваю с котом.
Кот разговаривает со мной.
– Мы ухмыляемся, – сказал Креншоу. – Мы усмехаемся. Изредка тихо потешаемся. – Он лизнул лапу и пригладил взъерошенную шерсть у уха. – Но мы не хохочем.
– Мне нужно сесть, – сказал я.
– Где твои родители? Где Робин? – спросил Креншоу. – Я их сто лет не видел.
– Спят.
– Пойду разбужу их.
– Нет! – почти вскричал я. – В смысле… Пойдем ко мне в комнату. Нам нужно поговорить.
– Я запрыгну к ним на кровать и прогуляюсь по их головам. Это будет забавно.
– Нет. Не будешь ты гулять ни по чьим головам.
Креншоу потянулся к ручке двери. Когда он попытался ее повернуть, его лапа соскользнула.
– Позволь-ка, – сказал он.
