Именно по аналогии началось у Олега и с Мариной на закате его мужеской жизни. Хоть она была хороша сама по себе, но флюиды, которые от нее исходили и так мощно на Олега действовали, были связаны с писаной русской красавицей в кокошнике с полотна Венецианова. Он раздобыл большую репродукцию с этого портрета и повесил над письменным столом. То есть видел ее сто раз на дню, когда поднимал глаза от монитора, да и с койки, где он дрочил на нее, не выключая света. На кого из них — крепостную девку со старинного и не очень умелого полотна либо на реальную даму с Русской улицы? Когда Марина пришла к нему в первый раз, то скользнула равнодушным глазом по своему портрету, не выдав ни удивления, ни восторга. «Но это же ты!» — «Я? Не похожа нисколько», — удивилась Марина, глядя в это венецианское — тьфу, венециановское — зеркало. Опять игра ложного воображения? Олег находился в кругу ассоциаций, которые мешали ему воспринимать реальность как она есть. А какая она есть без ассоциаций? Этого ему знать было не дано, потому как без ассоциаций реальность для него не существовала. Олег был окультуренный продукт своего времени — ни шагу без эстетических (или эстетских?) параллелей. Марина говорила ему, что он измыслил ее — она другая. А что есть любовь как не вымысел влюбленного? Как жалилась ему одна герла, в которую никто никогда не влюблялся (как и она ни в кого): «Можно подумать, что у них между ног что-то такое, чего нет у меня!»
Вдобавок ностальгическо-генетический фактор: женат на вельми е*учей татарке с сомнительным прошлым, а окрест, среди русскоязычников Нью-Йорка, главный женский тип (как, впрочем, и мужской) — семитский: Марина здесь — этнический раритет. Белая ворона — буквально: русоволосая, слегка курносая, россыпь веснушек по весне. Этой русскостью злоязыки объясняли и переход ее мужа Саймона Краснера в православие, да еще заделался попом: в своей лонг-айлендской церкви вел воскресную службу. Их было в Sea Clif две — Преподобного Серафима Саровского, связанная с московской епархией, и Казанской Божьей Матери в американской конфессиональной юрисдикции. Олег так и не выяснил, в какой из них разглагольствовал Саймон. Русская по всем параметрам Марина не ходила ни в одну из них.
По будням батюшка работал урологом: частная практика в Бруклине и Куинсе и штатная работа в престижной манхэттенской больнице. Собственно, в этом его профессиональном качестве Олег с ним и познакомился, когда пришла пора, и он явился на прием по поводу простаты, все оказалось вроде о’кей, за исключением здоровенного камня в печени — «И что с ним делать?» — «Раздробить молотком», — это у Саймона был такой юмор, он любил шутковать с пациентами, — и аденомы: впервые Олег услышал это красивое слово, не ведая еще, что оно означает. Олегу не очень понравилось, как Саймон держал в руке его нехитрое хозяйство, словно взвешивая и оценивая, в чем прямой нужды не было — все необходимые анализы уже были сделаны. «Текел?» — «Что?» — «Да нет, я просто так. Проехали».
Офис был пригляден на вид — букет свежих, а не искусственных цветов, симпатичного дизайна кресла, свежие номера американских и русских журналов, по стенам хорошие репродукции хороших художников — Магритта, Модильяни, Шагала и даже — подивился Олег, узнав — крымская акварель Волошина, о ностальгическом происхождении которой он узнал позднее, когда ближе познакомился с менеджером офиса — венециановской красавицей. Олег, понятно, с ходу обратил на нее внимание, как на экзотку в наших палестинах, но ее матримониальный статус, да еще замужем за знакомым, который был, к тому же, его интимным врачом — типа табу даже для поползновений, и он пошел по пути наименьшего сопротивления, приударив за рыженькой медсестрой легкого нрава. Конечно, это была подмена путем сублимации, но до него как-то не сразу дошло, что он влюбился, а случалось с ним это крайне редко и давно не случалось: здесь, в Америке, — впервые. Обжегшись на своей татарочке, он дул на любой любовный росточек, и его отношения с женщинами ограничивались половыми, но любовь, как известно, половым путем не передается. А с сестричкой началось с невинной шутки: «Вы рыжая повсюду?» — «И там тоже». Отступать было поздно, да и невежливо после такого ее пригласительного ответа. Почему нет?
Потом выяснилось, что у рыжей три мальчика, которых она наеб*а от трех разных мужиков — один, поговаривали, от Саймона. Пострел, однако, а еще поп! А коли так, это несколько смягчало табу на венециановку, хоть и не снимало полностью. Хоть у них в русском землячестве перекрестный секс был делом привычным и делом привычки и даже художественно зафиксирован Володей Соловьевым в одноименном рассказе, который он ложно атрибутировал помянутому Довлатову, его знатоку и практику — «Всю ночь, бывало, не смыкаю ног», запомнилась Олегу крылатая фраза оттуда, сам он, настрадавшийся из-за своей татарочки именно по этой части, старался избегать его, приравнивая к инцесту. А здесь сразу два табу: не прелюбодействуй и не пожелай жены ближнего твоего. В одну из бурных сцен, когда он бросил жене, что могла бы заниматься этим на стороне, с незнакомыми, она ему резонно ответила: «На панель меня толкаешь? Хорош! Хочешь, чтобы б*ядью заделалась? А других знакомых, кроме общих с тобой, у меня нет. Твои знакомые — это мои знакомые». — «Мои знакомые — это твои еб*ри». — «Не все. Познакомь с незнакомыми». — «С незнакомыми не знакомлюсь». В том числе из-за этих словесных баталий они и разбежались, оставшись официально супругами, но из супругов став — время от времени — любовниками, что обоих устраивало. Никаких обязательств, подозрений, сцен и скандалов, хоть его и точили сомнения в ее предматримониальном прошлом, зато к ее нынешней еб*льной жизни был отменно равнодушен.
Была ли Марина в курсе его семейных перипетий, автору доподлинно неизвестно, зато скоротечная интрижка Олега с рыженькой медсестрой протекала у нее на глазах и, по-видимому, как-то если не возбудила, то задела, а может, и возбудила ввиду неизбежной параллели с романом ее мужа с той же телкой. «Коллекционируешь отцов своих детей?» — спросила она рыжую на правах менеджера. Как в воду глядела, но на этот раз та решила не искушать судьбу и — с его молчаливого согласия — пошла на аборт: «Десятый», — многозначительно сказала она, хотя, видит Бог, в предыдущих девяти он замешан не был. Собственно, на этом их маргинальная сама по себе и по отношению к сюжетному драйву связь сдулась, и единственный от нее прок — послужила своего рода допингом для Марины. «К вам не подступиться», — сказала она и чмокнула его в шею. Олег растерялся и не сообразил, не успел поцеловать ее в ответ. Спустя неделю — опять-таки в офисе — Олег хотел поцеловать ей руку, но она отдернула: «Нафталин». — «А что не нафталин?» — «В губы». Они были одни в кабинете, и, хотя дверь открыта, Олег притянул ее к себе и коснулся губ, но она вырвалась: «Сумасшедший! Саймон убьет, если узнает». — «Кого?» — «Обоих». — «Умереть одновременно, как Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Петр и Феврония…» — начал было Олег, пока не понял, что Марине знакома только первая пара из упомянутых. «Он дико ревнив, — сказала Марина. И тут же рассмеялась: — Собака на сене».
В ту ночь Марина снилась ему сладко и мучительно. Он просыпался от эрекции, шел в уборную облегчить мочевой пузырь, но эрекция возникала наново, не Приапова ли у него болезнь из-за аденомы? Тут вдруг Марину как подменили, и начался давно преследующий его, при всех вариантах и разночтениях, типологически архетипный кошмар с татарочкой, как она рассказывает ему в подробностях, как потеряла невинность на студенческой практике, а он все спрашивает и уточняет — всесильный бог деталей, всесильный бог любви — и мучает себя и ее озабоченными, а на самом деле садомазохистскими вопросами:
