— Ах, как лжив наш закулисный мир, ничему нельзя верить! — печально вздохнула поэтесса и актриса.
И тут же встрепенулась:
— О, смотри, народ пустился в пляс! Пойдем и мы тоже, а?
— Ты меня приглашаешь? — удивилась я. — Хочешь, чтобы мы плясали, как Шерочка с Машерочкой?
— О боже, конечно, нет! У нас-то еще порох не в дефиците, авось найдем мы себе партнеров противоположного пола. Ну ты идешь? — Подружка уже перебирала ногами.
— Я посижу, а ты иди, развлекайся. — Я махнула рукой, и Ирка умчалась на импровизированный танцпол, но с полпути вернулась ко мне со словами:
— Подержи это! — На стол передо мной опустился военно-маскировочный бинокль. — И это! — Рядом с биноклем легла отстегнутая с чопорного высокого воротника камея.
Благородная кружевная стойка легким движением руки была превращена в оргинальный ворот-вырез «апаш с декольте». Выдернув из элегантного пучка шпильки и ссыпав их мне в ковшик предупредительно подставленной ладони, Ирка подобрала подол длинной юбки и умелась на танцевальный шабаш.
С полминуты я наблюдала за ней в бинокль, а потом подружка внедрилась в гущу плящущих, и я уже не могла разглядеть ее даже с помощью мощной оптики. Видела только время от времени рыжие волосы, взлетающие над толпой языками пламени — верная супруга и добродетельная мать Ирина Иннокентьевна, пользуясь случаем, показывала, что не забыла еще бурную молодость. Пример юбиляра оказался заразительным.
Я, впрочем, тоже не скучала. Какая скука, если есть вкусное шампанское, исправный бинокль и в прямой видимости — гибрид зверинца и паноптикума? Быстро разобравшись с настройкой оптики, я выискивала в толпе знакомые лица. Нашла наших с телевидения — девочку-обозревателя из отдела культуры Зою Крошкину, инженера-осветителя-на-все-руки-мастера Сашу Кравцова и вездесущего главрежа Гаврилова. Высмотрела и радийщиков — звукорежа-заику Диму с секретаршей Викторией, и самого Павла Игоревича Синькова.
Владелец медиахолдинга красиво проплыл мимо меня в вальсе, бережно кружа улыбающуюся Милораду Петровну. Это не смотрелось так пошло, как заигрывания юбиляра с хористками, наоборот, выглядело благородно и трогательно. Разновозрастная пара держалась с достоинством, но как-то по-родственному, словно пожилая тетушка с любящим племянником. Я вспомнила, что Макарова преподавала в институте культуры. Возможно, Синьков был у нее на курсе?
Надо же, минус на минус дает плюс не только в математике! Вместе вальсирующая старушка и ее более молодой галантный кавалер смотрелись очень мило, а ведь раздели их — и приятное впечатление исчезнет.
Захмелевшая бабуля пошатывалась и пугающе скалила вставные зубы в неестественной улыбке, шиньон ее держался на последней шпильке, помада на морщинистых губах размазалась, пудра скаталась и лежала в глубоких складках на лбу и у рта подобно слоям гипса в более темной породе — бинокль позволил мне рассмотреть печальную картину в деталях.
А Синьков мне вообще никогда не нравился. У него типаж неприятный — высокий, крупный лысый дядька с угрюмым лицом. Загривок в жирных складках, оплывшее лицо с брылями, почти невидимые белесые бровки и неожиданно яркие голубые глаза… Мне это сочетание всегда напоминало жуткое создание из какого-то голливудского ужастика — раздувшегося паука с головой пластмассового пупса.
— В общем, ты за Синькова голосовать не будешь, — правильно понял мое отношение к кандидату в депутаты нашего законодательного собрания внутренний голос.
И тут я вдруг подумала, что стоит, пожалуй, рассмотреть кандидатуру Синькова не в депутаты, а в маньяки!
Во-первых, он учился на театральном, значит, что-то понимает в режиссуре. Во-вторых, явно тяготеет к общению с актрисами. В-третьих, в молодости питал страсть к красавице-однокурснице Кате Петровой, которая трагически погибла, в чем, кстати, слухи обвиняют именно Синькова. Так, может, он и есть наш самозванец — лже-Тарантино?
— А неплохая версия, — задумчиво молвил мой внутренний голос. — Она даже объясняет, почему прежде маньяк убивал красавиц лишь изредка, а теперь чуть ли не каждый день: не исключено, что уважаемый Павел Игоревич не выдержал жуткого напряжения предвыборной гонки и слетел с катушек. Соперников ему мочить нельзя, так он перенаправил агрессию на милых дам!
— С милыми дамами напряжение обычно по-другому сбрасывают, — справедливости ради заметила я.
И тут же сообразила, что не знаю, подвергались ли жертвы маньяка сексуальному насилию.
— Последние две — точно нет, — напомнил мой воображаемый собеседник.
Я кивнула: блондинку в переулке убийца только пырнул ножом, на меня тоже в сексуальном плане не покушался. Но что насчет более ранних жертв — из озера и из люка?
— И из реки, — снова подсказал внутренний голос, явно предлагая включить в число жертв маньяка и юную актрису Петрову, сиганувшую с обрыва.
Я сделала себе зарубку на память: надо бы выяснить, как выглядела эта красавица Катя. И снова поднесла к глазам бинокль, чтобы взглянуть на Синькова с Макаровой.
Они вальсировали очень медленно — Милорада Петровна уже с трудом переставляла ноги, здоровенный Синьков по большей части держал ее на весу и при этом походил на циркового медведя, вставшего на задние лапы и готовящегося закусить подрастрепавшейся охапкой съедобных вершков и корешков. В роли последней бабуля Макарова в ее лиловых шелках была сейчас весьма органична.
Я опустила руку с биноклем, и ее тотчас перехватили и завели мне за спину. Больно, между прочим! И я едва не клюнула носом столешницу. Бинокль ушел из разжавшихся пальцев, сквозь музыку я услышала:
— А ну, встала! — И меня вздернули со стула.
— Пошла вперед! — повели к двери.
— Их, гадов, двое, — подсказал мне внутренний голос, как будто я этого и так не поняла.
Один гад направлял меня, лишенную возможности вырваться из болезненного захвата, к выходу из зала, второй двигался параллельным курсом, закрывая меня от глаз присутствующих.
Слаженно действуют! И грамотно. Но кто это?
Грубый лающий голос я не узнала. А того, кто шел рядом, не могла разглядеть — краем глаза видела только серую массу. Кто-то в штатском, в цивильном костюме, но не в смокинге и уж точно не в сценическом наряде персонажа шекспировской пьесы.
Меня быстро и ловко вытолкали из ресторана в холл, а из него — в неприметную дверь, провели по узкой и никак не украшенной лестнице, явно предназначенной для персонала, потом по скучному коридору со стенами, выкрашенными синей масляной краской, и наконец приземлили в кресло у большого зеркала. В нем я наконец увидела этих гадов.
Тот, что заломил мне руку, оказался здоровенным детиной с такой рожей, словно его папой был Кинг-Конг, а мамой — Снежная королева. От батюшки он унаследовал низкий лоб, тяжелую челюсть и глубоко посаженные глазки, а от матушки — каменную неподвижность черт и характерную масть: детина был альбиносом.
