— Заноси готовенькую.
— Свет включи.
Предусмотрительная Ирка дождалась, пока я нащупаю выключатель, и правильно сделала: в квартире великой актрисы стены были плотно завешены портретами, афишами, дипломами и фотографиями. Вломись мы в прихожую с бабулей наперевес — непременно свалили бы на пол пару-тройку артефактов.
— Укладывай ее сама, мне неудобно заходить в спальню, мы с бабушкой не так близко знакомы. — Ирка передала мне с рук на руки посапывающую Милораду Петровну, и я повлекла ее в смежную комнату, на ходу распорядившись:
— А ты пока фотки на стенах мобильником пересними!
— Все?! — Ирка комично устрашилась объема работы.
— Все групповые.
— А, это можно. — Подружка успокоилась: большая часть снимков представляла Милораду Петровну в разных видах, позах и ролях.
В двадцать два ноль-ноль хозяйка квартиры уже посапывала в своей постели, а мы с подружкой, захлопнув дверь на замок, бежали по лестнице к дожидающемуся нас такси.
— Уж был денек! — пожаловалась Ирка словами коллеги-Лермонтова.
— Останешься ночевать у меня? — Мой дом был ближе, чем подружкин, так что меня мы завезли первой.
— Не могу, у меня на завтра образовалось важное дело, — отговорилась Ирка.
Мне бы сразу спросить ее — какое важное дело? Но я тоже устала и спешила рухнуть в постель, поэтому убежала в подъезд, даже не дождавшись, пока такси с оставшейся в нем подружкой развернется и выкатится со двора.
День девятый
— Детям в школу собираться? — ритуально покричала я у символического семейного очага. — Петушок пропел иль нет?
Естественно, мне никто не ответил: муж и сын были далеко, а черепашку-будильницу я с вечера не активизировала. Зря, пожалуй, хоть какой-то человеческий голос…
Нынешнее мое одиночество на контрасте с вчерашним многолюдным и шумным праздником казалось особенно тоскливым. Я даже подумала — а не всплакнуть ли мне по-быстрому в подушку, пока я не вылезла из постели? Но тут бодро пискнул мобильник, и я мгновенно приободрилась: за пределами моего маленького мирка обо мне кто-то вспомнил.
Ирка. Она прислала мне сообщение, да не простое, а с картинкой. И не одно, а целых десять! Это были фото, переснятые в квартире Милорады Петровны. К первому из них прилагался короткий текст: «Посмотри пока сама, освобожусь — перезвоню». Я вспомнила, что подружка упоминала о каком-то важном деле, и не стала отзваниваться или отписываться в ответ, чтобы не помешать ей.
Но просмотреть фотографии на телефоне у меня не получилось — на экране мобильника изображение было слишком мелким, поэтому я переслала Иркины эсэмэски себе в почту. Отправляла все фотки в максимальном качестве, тяжелые файлы уходили медленно, и процесс пересылки затянулся. Я не стала дожидаться его завершения и пошла в магазин — в холодильнике опять было трагически пусто, а организм после вчерашнего шампанского с икрой просил кефира с хлебушком.
Субботним утром на торной тропе к супермаркету и остановкам общественного транспорта было пусто: в выходной нормальные люди, чьи биологические часы не сбиты напрочь фрилансом, старались подольше поспать. Зато и очередей на кассах не было, так что я быстро управилась с покупками. И уже летела назад по той же караванной тропе, когда из-за пышной елочки мне наперерез вывалилась знакомая персона.
— Лена, Лена, стой! — засемафорила руками баба Муся.
Подкарауливала она меня тут, что ли?
— Наконец-то я тебя встретила. — Бабушка крепко вцепилась в мой рукав. — Ты вообще помнишь, что обещала мне телефон моей жилички отыскать?
Вообще-то я помнила, что ничего такого не обещала, бабуля сама придумала, будто я могу и хочу помочь ей в данном вопросе, но говорить об этом сейчас было поздно. Старушка уже тыкала в меня свернутой в трубочку бумажкой:
— Вот тута я записала ее ФИО и дату рождения, все как в паспорте ейном!
Деваться было некуда, и я неохотно приняла бумажку:
— Я посмотрю, что можно сделать, но ничего не обещаю…
— Так ты сейчас и посмотри! — Баба Муся не дала мне похоронить ее писульку в кармане. — Смотри, смотри! У меня почерк не очень разборчивый, вдруг пояснить чего надо будет.
Я развернула бумажку. Почерк у бабушки и впрямь был не дай боже: не буквенная вязь, а сплошная ломаная линия, больше всего похожая на детский рисунок зубчатых гор.
— Та… Татьяна? — Я присмотрелась к каракулям.
— Тамара, — поправила баба Муся.
— Ну предположим, — согласилась я. — Значит, Тамара. Григорьевна?
— Ты читать не умеешь? — обиделась старушка. — Это не Г, это П! Петровна она! Тамара Петровна.
— Ва…
— Ро, а не Ва! Романова! Тамара Петровна Романова, а это дата ее рождения, видишь? Почти тридцатник ей, не девочка уже.
— Не девочка, — повторила я под нарастающий шум в голове: в мозгу тяжело заворочались скрипучие шестеренки.
Кажется, я уже слышала это имя — Романова Тамара Петровна, нет?
— Да, — охотно подтвердил мой внутренний голос.
— А где? При каких обстоятельствах? — вслух задумалась я.
— Где — что? — переспросила баба Муся.
— Ну, вспоминай: ночь, тишь, ты спишь — и вдруг… — пунктирно наметил линию мой воображаемый собеседник.
— Визг сигнализаций, пляски на капотах? — неуверенно продолжила я образный ряд.
— Ты о чем вообще? — нахмурилась бабушка.
— Ты вообще уже? — Внутренний голос рассердился и перестал со мной заигрывать. — Пляски на капотах — это совсем другая история! Ты вспомни, как пораньше завалилась спать, а тебя разбудил телефонный звонок Касатикова, которого ты просила выяснить личность женщины, чей труп нашли в парковом озере! Ну, дошло?
— Дошло, — повторила я и вытаращилась на бабу Мусю, как очень впечатлительный баран на самые модерновые ворота:
— Бабуля, так она же мертвая!
— Кто?
— Эта ваша Романова, которая Тамара Петровна! — Я зачем-то потыкала пальцем в бумажку.
— Свят, свят, свят! — Баба Муся перекрестилась. — Ты что такое говоришь? Как это мертвая, когда она в моей хате живет?
Не сговариваясь, мы оглянулись на кубики домов, в одном из которых, предположительно, обитала жиличка-зомби.
— Да тьфу на тебя! — рассердилась и плюнула бабушка. — Я ж от нее каждый месяц кварплату на карточку получаю, что-то ты путаешь! Или это какая-то другая Тамара Петровна Романова умерла, имя-то не самое редкое!
— Да, действительно. — Я вспомнила, что мне сказал о той Романовой Касатиков: двадцать пять лет, упаковщица в артели глухонемых.
Положим, возраст сходится — той Тамаре Петровне сейчас и стукнуло бы лет тридцать, но она же была глухонемая!
