— Точно, это я путаю, — сказала я встревоженной бабушке. — Мертвая Романова — не ваша жиличка. Та была глухонемая!
— Немая, — медленно проговорила баба Муся. — Только немая, не глухая, слух у нее в норме, иначе зачем бы я ее телефон искала, как ты думаешь?
— Немая? — тупо повторила я.
— Ну а что такого? У всех свои недостатки! Слышать она слышит, когда надо — в блокнотике пишет, а что немая, так это даже хорошо: болтать не станет, никому не расскажет, что хату я ей без договора сдаю, неофициально, в обход налоговой, — зачастила бабуля.
— Стоп! — Я подняла руку. — Ваши отношения с налоговой меня не интересуют, у меня другой вопрос: у вас есть свой ключ от той квартиры?
— А как же, конечно! А зачем?
— Мне срочно нужно туда попасть. — Теперь уже я ухватила собеседницу за рукав и, развернув ее на тропинке, настойчиво потянула к дому.
— Так нельзя же… Нехорошо это… — волновалась бабуля.
— Нехорошо снимать жилье на имя женщины, которая пять лет назад была убита! — Я остановилась и пристально посмотрела на спутницу. — Мария Ивановна, решайте: или мы с вами сейчас зайдем в ту квартиру и сами посмотрим, что там, или это сделает полиция. Я позвоню, кому надо.
— Ишь, какая, позвонит она, — заворчала баба Муся, стартуя и заметно ускоряясь. — Шевелись уже, чего встала как вкопанная? Зайдем, пока день, там до вечера никого не бывает.
— Откуда знаете? Наблюдали? — Я быстро догнала заспешившую бабушку.
— Приглядывала! Как ответственный квартиросъемщик!
Мы быстро добежали до нужного дома, и уже в подъезде выяснилось, что ключи у ответственного квартиросъемщика не просто имеются — баба Муся носит их с собой. Значит, захаживала сюда и раньше.
— А ну, замри! — Бабуля с ходу с ловкостью, выдающей отработанный навык, влипла ухом в дерматиновую обивку двери. — Ага, все тихо. Заходи быстро!
Следом за хозяйкой квартиры я ввинтилась в крошечную прихожую.
Мутноватое трюмо с пустыми полками под ним, голая рогатая вешалка, никакой обуви на полу. Пыль на полированных поверхностях старой мебели, затхлый запах нежилого помещения, желтоватые тюлевые занавески, блеклые цветастые шторы, которые не помешало бы освежить стиркой. На журнальном столике — яркий скидочный флайер «Пицца на дом».
— Здесь не живут, сюда лишь иногда приходят, — заметила я.
— А мне-то что? — пожала плечами баба Муся.
— Судя по фотографиям, жилье используют для свиданий. — Я повернулась к портретам на стене.
— Картинки срамные, — согласилась бабуля. — Но это ж все она, Тамарка! Ну хочется бабе посверкать на фото голыми телесами, так что такого? Не в журнале, не в телевизоре — в своем жилье, пусть даже съемном. Если чужие не видят, то позору нет. Может, она коллекцию своих голых фоток собирает!
— Так это разные женщины, бабушка! — Я внимательно рассматривала своеобразный вернисаж. — Вот это, наверное, она самая — ваша Романова. Действительно, на цыганочку похожа: глаза как сливы, кудри черные, в волосах заколка-бабочка…
Собственно, кроме той заколки в виде бабочки, на чернокудрой красавице ничего и не было.
— Но у Романовой вот тут, на ключице, крупная родинка. — Я указала сначала на один портрет-ню, потом на другой. — А у этой дамы такой родинки нет.
— Свела, — предположила баба Муся.
— Ну предположим. А у этой девы на бедре тату в виде рыбки, у Тамары его нет!
— Набила, — неуверенно возразила бабушка.
— Э, нет! — Я едва ли не носом проехалась по фотопортретам, разглядывая запечатленных на них красавиц. — Это не одна и та же женщина в разных позах. Это разные дамы, и снимали их в разные годы, что видно по качеству снимков. Вот этот, судя по характерной размытости картинки и блеклым краскам, еще с пленочного фотоаппарата, а вот этот сделан хорошей цифровой камерой…
— Такой, что ль? — послышалось в отдалении.
Я обернулась. Баба Муся, оказывается, не слушала мою лекцию. Она открыла неприметную дверь в смежную комнату и говорила со мной уже из нее.
Я пошла туда и посмотрела: как и следовало ожидать, в маленькой комнатке помещалась большая кровать. Спальня, стало быть. И еще студия: у кровати стояла тренога, закрепленный на ней фотоаппарат смотрел на пустую стену.
— Чем же им мои обойчики не понравились? — пробурчала баба Муся, неодобрительно взирая на добротную работу штукатура-маляра.
Розовые с поблекшим от времени золотым узором бабушкины «обойчики» украшали только три стены. Четвертая была гладенькой и беленькой, как яичко. Идеальный задник для фотосъемки!
Я наклонилась и обошла треногу, внимательно рассматривая ее и фотокамеру. На аппарате никаких особых примет не нашла, а вот на штативе отыскала весьма знакомого вида отметку: «Инв. № 368». У символа, обозначающего номер, справа сверху была затейливая загогулинка — я видела такую же всякий раз, как занимала свое рабочее место в телекомпании.
Наш старый завхоз Аким Владимирович очень гордится своим красивым почерком, выработанным благодаря долгим упражнениям с прописями в советской школе. Он убежден, что инвентарные номера, выполненные несмываемым белым маркером, очень украшают казеную мебель, и никогда не прячет их, оставляя свою изящную каллиграфию на виду. На передней кромке моего рабочего стола, например. Или вот — на верхней трети бедра телевизионного штатива.
— Так. — Я разогнулась и обернулась к бабе Мусе: — Мария Ивановна, побудете тут еще немного? Я вернусь через десять минут, мне очень нужно что-то вам показать.
— Еще что-то? — Бабушка удивилась, но, кажется, приятно. Такой насыщенный день, столько впечатлений! — Ну, тащи!
Я сбегала к себе и даже раньше, чем через десять минут, вернулась с ноутбуком. Поставила его на стол перед бабушкой, зашла в почту, последовательно открыла те снимки, которые прислала мне Ирка, и попросила:
— Взгляните, может, кого-то узнаете?
— Вот этого знаю, он в фильмах снимается. — Бабуля легко признала известного киноартиста. На фото он галантно целовал ручку Милораде Петровне. — И ее тоже знаю, в театре видела.
Я быстро пролистала снимки, разыскивая нужный. Нашла, попросила бабулю:
— Сюда посмотрите.
— Народу-то! — Бабушка вздохнула и полезла в карман кофты за очками. — Набились, как селедки в бочку…
— Это выпускники театрального факультета, — объяснила я.
— И снова она. — Баба Муся указала на Милораду Петровну — еще довольно бодрую, всего-то семидесятилетнюю.
— Это был ее курс, она его курировала. Вы выпускников рассмотрите внимательно, пожалуйста, — нетерпеливо попросила я.
— Вот эта девка на мою жиличку похожа! Не она, нет?
— Нет, этому снимку больше двадцати лет, ваша жиличка тогда еще девочкой была. — Я тоже присмотрелась к черноглазой улыбчивой барышне. — Хм, похожа на молодую Нонну Мордюкову… Думаю, это Катя Петрова.
