Здесь наша Семья. Здесь мы можем быть САМИМИ СОБОЙ. В нашем доме живет не пять человек, а МЫ. Что бы нам ни предстояло сделать, мы все делаем вместе. Мы смотрим, как Чейз спускается к нашему причалу с сетью на плече, как азиатский Том Сойер. Видим, как он ловит «ДЕВЯТЬ КРЕВЕТОК, МАМ!», и хлопаем в ладоши и кричим от восторга. Мы едем на нашей гольф-машине к моим родителям, чтобы продать креветок папе, и позволяем Эмме сесть за руль. Она еще маленькая, но управляется с гольф-машиной как заправский водитель. Мы с мамой, посмеиваясь, наблюдаем за тем, как папа торгуется с Чейзом за креветки. В конце концов, они сходятся на десяти центах. Папа протягивает мальчику 90 центов, ворча из-за инфляции. И все отлично знают: как только мы уедем, папа выпустит этих креветок обратно в залив.
Мы часто катаемся по дорогам, идущим вдоль кукурузных полей. Ничто так не ускоряет путь, как остановка и усаживание потрясенных мелких Мелтонов среди стеблей кукурузы. Я улыбаюсь и машу встревоженным прохожим, а Тиш вопит:
– МАМОЧКА! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ТАК ПОСТУПАТЬ! Я ВСЯ В КУКУРУЗЕ!!!
Здесь я нашла больше места, времени и души, чтобы позволить Тиш быть самой собой. Если девочка хочет целых полчаса выбирать, какие шерстяные колготки ей надеть для прогулки по пляжу в холодный день, пусть выбирает. У нас есть время. Время, чтобы заметить, как идет малышке загар, какая она смелая, когда прыгает с причала в залив, как она нежна со своей младшей сестрой. Я постепенно понимаю, что Тиш – это не нагрузка для меня. Она – замечательный, настоящий человек, живущий собственной жизнью. Некоторые дни ее жизни оказываются тяжелее других – в точности как у меня. Здесь я стала по-настоящему ее замечать.
А моя сладкая Эмма! Эмма растет, развивается, становится другой. Она злится по пятьдесят раз на дню. Разозлившись, она упирает в меня обвиняющий пальчик и кричит: «Я РАЗОЗЛИЛАСЬ НА ТЕБЯ, МАМОЧКА!». И в разгар этих обвинений я понимаю, что мы постепенно начинаем отдаляться друг от друга. Эмма поняла: я не только решение всех ее проблем, но порой еще и их причина. И поэтому она размахивает кулачками и лягается в своей прогулочной коляске с криками: «МНЕ НАДОЕЛО ЖДАТЬ!!!». И я отвечаю ей: «Малышка, ты совершенно права!».
По средам мы сидим на ступеньках нашего крылечка, лижем леденцы и ждем, когда на главной улице появится красная машина Крейга. А потом я наблюдаю за тем, как дети прыгают от радости, а Крейг выбирается из машины и готовится к их нападению. Смотрю, как он пытается уклониться от их маленьких, липких ручек и хочет подойти ко мне. Любуюсь его костюмом, галстуком, блестящими черными ботинками, вдыхаю запах его одеколона. И знаю: в следующие несколько дней он превратится из бизнесмена в свободного человека. Чисто выбритые щеки постепенно будут становиться более шершавыми. Запах одеколона сменится запахом пота, соли и солнцезащитного крема. А вместо костюма увижу загорелую, гладкую кожу и татуировки. Татуировки, которые означают «семья».
Это я. Что-то меняется внутри и снаружи. Я несколько месяцев ничего не покупала и не могу придумать, что мне такое нужно. Не выщипывала брови, не красила ногти и шестьдесят три дня не пользовалась феном. Мне нравится мой истинный облик. Слегка потрепанный, но не СЛИШКОМ. Крейг не жалуется. Когда-то я читала, что для мужчины важно не то, как выглядит женщина, а то, как она смотрит на него. Я проверяю эту теорию на практике. Пока что все идет хорошо.
А это церковь. Наша маленькая церковь находится в нескольких шагах от нашего дома, и мы ходим туда каждое воскресенье. Тиш обязательно берет свою ярко-розовую сумочку и надевает блестящие серебристые туфельки. Красивые туфли и сумочки – это любимая часть Бога для Тиш.
В пасхальное воскресенье мы сидим рядом с миниатюрной пожилой дамой, которая выглядит так, словно готовилась к службе со Страстной Пятницы. Я с восхищением смотрю на идеальные седые локоны, элегантный костюм, бледно-розовый лак на ногтях и хрупкие руки, лежащие на роскошном розовом клатче. На шее у дамы жемчужное ожерелье, в ушах такие же серьги. Идеально подобранная помада гармонирует с цветом лака. Во время службы я опускаю взгляд на ее щиколотку и замечаю голубого краба, который просвечивает сквозь телесного цвета чулок. Дама замечает мой взгляд и подмигивает мне. У меня замирает дух. И перестаю слушать проповедь – могу думать только о ней. Мне кажется, что элегантные татуированные пожилые дамы в церкви – это лучшие люди на свете. Дождаться не могу, когда сама такой стану.
А церковные колокола! Колокол звонит в девять, а потом каждые три часа в течение дня. Мы слышим колокол во дворе, на причале, в гостиной. И мне это нравится, потому что звон прекрасен. Колокол каждые три часа напоминает мне о том, что я должна очнуться и поблагодарить. При звуках церковного колокола я начинаю думать, что Бог присматривает за нашим маленьким городком. Или наш городок посматривает на Бога. Мне становится очень уютно. Я понимаю, что все мы, кто слышит этот звон, едины в нашей жизни.
В маленьком городке начинаешь обращать внимание на детали. Здесь все незаменимо – и люди, и моменты. В маленьком городке нужно быть осторожным. Если у кого-то лает собака или кто-то едет слишком медленно, не следует ругаться на собаку или обгонять, потому что можно навсегда стать Дамой-Которая-Не-Любит-Собак-И-Обгоняет-Людей. Здесь нет анонимности. Здесь нужно отвечать за свои поступки. И если тебе не нравится сосед, то лучше найти в нем хоть что-нибудь хорошее, потому что отсюда никто не уезжает. Здесь слишком мало людей, чтобы искать среди них тех, кто идеально тебе подойдет. Я научилась делать то, чему учу детей: ты имеешь то, что имеешь, и беситься бессмысленно.
Однажды я ехала в машине и слушала радио. Песню прервали на полуслове, чтобы сообщить, что маленький мальчик Джон потерял свою собаку, черную, с белыми пятнами, по кличке Руди. Джон страшно расстроен, поэтому мы призываем всех быть внимательными и сразу же позвонить, если кто-то заметит Руди. На этом сообщение закончилось и песня продолжилась. Я прослезилась. Чейз заметил мои слезы и сказал мне с заднего сиденья:
– Не волнуйся, мамочка! Они обязательно найдут Руди.
Я ответила, конечно, найдут. А это слезы счастья, потому что не думала, что на земле остались места, где радиопередачу прерывают, чтобы сообщить о потерянном щенке и страдающем маленьком мальчике.
В другой раз наш священник, Вэлери, спросила, не хотят ли прихожане сделать какие-нибудь объявления. Поднялась пожилая дама из хора. Она вышла вперед в своем ярком, голубом одеянии и подняла в воздух ложку. Не какую-то особую сервировочную ложку, а самую обычную металлическую ложку. Очаровательная пожилая дама медленно и отчетливо сказала:
– Мне кажется, кто-то оставил эту ложку в моем доме. Если она принадлежит вам, то хотелось бы ее вернуть.
У меня глаза на лоб полезли. Я стала оглядываться, ожидая увидеть понимающие улыбки людей, снисходительно слушающих старую женщину, которая тратит их драгоценное время на какую-то ложку. Но все улыбались с симпатией к старушке и ее ложке – в том числе и пастор Вэлери. Обе – и старушка, и ложка – были совершенно естественными и своими. И в тот момент я подумала: «Господи Боже, мне нужно многому учиться у этих людей. Они знают, что Бог – в деталях. Они знают, что пожилые дамы и потерянные ложки бесконечно важнее времени».
