Я предложил текст Бобу Сильверсу из «Нью-Йоркского книжного обозрения», и текст тому понравился, хотя он высказал интересную просьбу. Он поинтересовался:
– Могу ли я посмотреть ваши рабочие записи по этому пациенту?
Боб просмотрел мой рабочий журнал, который я заполнял каждый раз, когда приходил Джимми, и сказал:
– В некоторых ваших записях больше живости и непосредственности, чем в том тексте, что вы мне дали. Почему бы вам не использовать рабочие записи, вставив их в основной текст? У вас будет отчет о непосредственных реакциях пациента и одновременно размышления о его состоянии, написанные по прошествии нескольких лет
[59].
Этому совету я последовал, и текст в феврале 1984 года был опубликован. Для меня это было источником огромного воодушевления, и в течение последующих восемнадцати месяцев я послал Бобу еще пять историй, которые сформировали ядро книги «Человек, который принял жену за шляпу». Поддержка Боба, его дружба, а также бесконечная забота и конструктивное редактирование достойны войти в легенду: однажды он позвонил, когда я был в Австралии, и спросил, не буду ли я возражать, если запятую в моем тексте он заменит на точку с запятой. И кроме того, он был вдохновителем многих эссе, которых я и не написал бы, не будь Боб рядом.
Я продолжал публиковать отдельные тексты (некоторые в «Нью-Йоркском книжном обозрении», другие в различных журналах, таких, как «Сайенсиз» и «Гранта»), не думая поначалу, что они могут быть каким-то образом объединены. Колин и Джим Зильберман, мой американский издатель, видели в них общность тона и чувства, но я пока не был уверен, поместятся ли они под одной обложкой.
В последние четыре дня 1984 года я написал четыре истории, которые впоследствии стали финалом «Человека, который принял жену за шляпу»; пока же я считал их неким квартетом, способным стать отдельной книжкой под названием «Мир простых».
В следующем месяце я встретился со своим другом Джонатаном Миллером, который работал неврологом в больнице для ветеранов в Сан-Франциско. Пока мы прогуливались по Пресидио, где находилась больница, Джонатан рассказал мне о своем интересе к феномену обоняния. И я тут же рассказал ему две истории. Одна из них была о человеке, который, несмотря на полную утрату обоняния вследствие черепно-мозговой травмы, начал представлять (возможно, галлюцинируя) контекстуально подходящие запахи, как, например, запах кофе в процессе его приготовления. Другая история касалась студента-медика, у которого в результате приема амфетамина развилось чрезвычайно острое обоняние (эта история отражала мой собственный опыт, хотя в «Шляпе» я назвал студента-медика Стивеном Д.). На следующее утро после долгой трапезы во вьетнамском ресторане я записал эти истории, скрепил их единым заглавием «Собака под кожей», и отправил издателю. Я чувствовал, что в книге про шляпу чего-то не хватает, и «Собака» как раз являлась недостающим куском.
Какое чувство свободы! Книга «клинических случаев» была завершена, я был свободен и мог позволить себе настоящий отпуск, чего у меня не было, как я полагал, более десяти лет. Повинуясь внезапному импульсу, я решил съездить в Австралию. Я там никогда не был, а в Сиднее жил мой брат Марк с женой и детьми. Последний раз я видел брата, когда он с семьей приезжал на золотую свадьбу родителей в 1972 году. Я дошел до Юнион-сквер, где находился офис компании «Квантас» в Сан-Франциско, и, предъявив паспорт, попросил билет на ближайший рейс в Сидней. Никаких проблем, сказали мне, мест сколько угодно, и мне осталось только заскочить в гостиницу, забрать вещи и ехать в аэропорт.
Это был самый долгий в моей жизни полет, но мною владело состояние приподнятости, и я, не отрываясь, писал в журнале, а потому время пролетело незаметно, и через четырнадцать часов я уже был в Сиднее. Когда мы кружили над городом, я узнал знаменитый мост и здание Оперного театра. У стойки паспортного контроля я протянул офицеру паспорт и был уже готов идти дальше, как вдруг тот меня спросил:
– А где виза?
– Виза? – переспросил я. – Какая виза? Никто мне о визе ничего не говорил.
Радушие на лице офицера сменилось выражением суровой серьезности. Он принялся расспрашивать меня. Почему я приехал в Австралию? Есть ли здесь кто-нибудь, кто мог бы поручиться за меня? Я сказал, что в аэропорту меня встречает брат и его семья. Мне велели сесть и ждать, пока брата не найдут и не установят его личность. Власти дали мне временную визу на десять дней, но предупредили:
– Никогда так больше не делайте, или мы отправим вас назад в Штаты.
Десять дней, проведенных в Австралии, были полны для меня радостью открытий – я заново познакомился со своим братом Марком (тот был на десять лет старше меня и уехал в Австралию еще в 1950 году), с его женой Гей, в присутствии которой я сразу почувствовал себя как дома (она разделяла мою любовь к минералам и растениям, а также плаванию и нырянию), со своими юными племянником и племянницей – они были страшно рады тому, что у них появился новый (и весьма экзотического характера, как они полагали) дядюшка.
С Марком у меня сложились отношения, которых не было ни с одним из братьев, оставшихся в Англии. Такого рода взаимоотношения были невозможны с Дэвидом – очаровательным светским щеголем, или Майклом, блуждающим в глубинах шизофрении. Именно с Марком, спокойным, начитанным, вдумчивым и по-братски радушным, я мог установить более глубокую связь.
Я также влюбился в Сидней, а потом – в тропический лес Дейнтри и Большой Барьерный риф у Квинсленда, потрясающе красивый и странный. Наблюдая уникальную флору и фауну Австралии, я вспомнил Дарвина, который был так поражен растениями и животными Австралии, что записал в своем журнале: «На Земле, очевидно, работал не один, а два Создателя».
После взлетов и падений, которыми сопровождалась для нас с Колином работа над «Пробуждениями» и «Ногой», наши отношения стали более простыми и легкими. Если тот год, который мы отдали редактированию «Ноги», нас обоих почти убил, то, работая над «Шляпой» (так мы, не сговариваясь, назвали очередную книгу), мы без труда обходили те подводные камни, на которые натыкались раньше. Многие фрагменты «Шляпы» были уже опубликованы, и Колин, редактируя остальное, одновременно предложил разбить все истории на четыре группы, каждый раздел предварив отдельным предисловием.
Колин выпустил книгу в свет в ноябре 1985 года, ровно через шесть месяцев после того, как я закончил рукопись; американское издание вышло в январе 1986 года, достаточно скромным начальным тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров.
«Нога» продавалась не очень хорошо, и никто не ожидал, что собрание историй о неврологических больных сможет стать коммерчески успешным. Но через несколько недель издательство «Саммит» вынуждено было выпустить еще один тираж, а потом еще. О книге говорили, популярность ее росла, и в апреле, совершенно неожиданно, она оказалась в списке бестселлеров журнала «Нью-Йорк таймс». Я решил, что это либо ошибка, либо временный взлет, за которым последует падение продаж, но в этом списке книга держалась двадцать шесть недель.
