Страсть, с которой Роберт Де Ниро стремится постичь то, что собирается сыграть, постичь в мельчайших деталях, вошла в легенду. До этого я никогда не был свидетелем того, как актеры занимаются изучением своих персонажей – изучением, в результате которого они в конечном итоге и становятся персонажами.
К 1989 году почти все пациенты с постэнцефалитным синдромом в больнице «Бет Абрахам» уже умерли, но было еще девять таких же пациентов в больнице «Хайлендз» в Лондоне. Боб счел крайне важным посетить их, и мы отправились туда вместе. Он долгие часы проводил с пациентами, беседуя с ними и записывая их на пленку, с тем чтобы потом изучить их речи в деталях. На меня огромное впечатление произвело то, сколько внимания и сочувствия Де Ниро проявил в этих беседах, и, я думаю, пациенты тоже были тронуты вниманием, которое к ним редко проявляли.
– Он реально интересуется тобой, смотрит тебе прямо в душу, – сказал мне на следующий день один из пациентов. – После доктора Пурдона Мартина никто этого не делал. Он действительно пытается понять, что с тобой происходит.
Вернувшись в Нью-Йорк, я встретил Робина Уильямса, который должен был сыграть врача, то есть меня. Робин хотел видеть меня «в деле», рядом с пациентами, с которыми я работал и жил в «Пробуждениях», а потому мы поехали в больницу «Младших сестер», где лежали двое больных с постэнцефалитным синдромом. Они получали леводопу, и я их вел уже несколько лет.
Несколькими днями позже Робин приехал ко мне в больницу в Бронкс. Какое-то время мы провели в очень шумной гериатрической палате, где с полудюжины старичков громко и невнятно орали что-то друг другу. Потом, когда мы ехали назад, Робин неожиданно взорвался серией имитаций того, что он слышал в палате, в совершенстве воспроизведя и голоса, и манеры каждого из пациентов. То, что он слышал, будто овладело им – он досконально запомнил столь разные особенности больных и само содержание их разговоров. «Мимикрия» – слишком слабое слово для того, чтобы описать эту силу схватывания и мощь воспроизведения чужого голоса и чужого поведения, которые в чрезвычайной степени были развиты в Робине, а ведь его имитации были, кроме всего прочего, проникнуты юмором, чувственностью и креативностью. Но это, как я понял, был только первый шаг на пути изучения актером своей роли
[72].
Вскоре и я стал объектом исследования. После первых нескольких встреч Робин начал, как зеркало, отражать мои индивидуальные особенности поведения, позы, походку, манеру говорить – все то, о существовании чего я не задумывался. Видеть себя в этом зеркале было не очень уютно, но мне нравилось находиться рядом с Робином – ездить с ним в машине, сидеть за столом, смеяться его блестящему, искрометному остроумию. Меня восхищал и огромный диапазон его знаний.
Через несколько недель, когда мы с Робином разговаривали о чем-то на улице, я застыл в характерной для меня задумчивой позе и неожиданно заметил, что Робин ее полностью повторяет; но это не было имитацией – он стал мною. В известном смысле у меня появился брат-близнец, только много моложе меня. Это нас обоих несколько обеспокоило, и мы решили установить некую дистанцию, чтобы Робин смог сформировать собственный характер – основанный на мне, но со своей жизнью и своими индивидуальными чертами
[73].
Несколько раз я привозил труппу и съемочную группу в больницу «Бет Абрахам», чтобы дать им представление об атмосфере и настроении, которое царит в этом месте, а особенно – пообщаться с больными и персоналом, которые помнили то, что происходило двадцатью годами раньше. Однажды мы собрали всех врачей, сестер, физиотерапевтов и социальных работников, которые тогда работали с моими пациентами, на нечто подобное встрече старых друзей. Кто-то из нас давно ушел из больницы, многие не видели друг друга много лет, но тем сентябрьским вечером мы часами обменивались воспоминаниями о пациентах, причем воспоминания одного из собравшихся пробуждали потоки воспоминаний и у других присутствовавших. Мы осознавали, насколько глубокими, насколько исторически важными были события того лета, и одновременно насколько забавным и по-настоящему человечным было все происходящее. Это был вечер смеха и слез, ностальгии и печали; мы смотрели друг на друга и понимали, что с тех пор прошло уже двадцать лет и почти все из наших необычных пациентов уже умерли.
Почти все – за исключением Лилиан Тай, которая в документальном фильме по моей книге продемонстрировала столь завидное красноречие. Мы с Бобом, Робином и Пенни навестили Лилиан и подивились ее стойкости, юмору, полному отсутствию жалости к себе, ее чувству реальности. Несмотря на прогрессирующую болезнь и непредсказуемые реакции на леводопу, она сохранила способность смеяться, любовь к жизни и мужество.
В течение тех месяцев, что мы снимали фильм, я много времени работал над постановкой сцен и мизансцен. Демонстрировал, как сидят больные паркинсонизмом – неподвижно, с лицами-масками и немигающим взглядом, с головой, откинутой назад или повернутой чуть набок; рот чуть приоткрыт, и на губах слюна (мы не стали изображать обильное слюнотечение – это было бы трудно показать, да и выглядело бы неприглядно). Я показал также несколько наиболее распространенных динамических поз и жестов, продемонстрировал разные виды тремора и тиков.
Мне пришлось показывать, как страдающие паркинсонизмом стоят или пытаются стоять, как они ходят, наклоняются, пытаются ускорить движение и остановиться, замереть, как ведут себя, когда у них не получается ни одно, ни другое, ни третье. Я демонстрировал, как больные говорят, производят различные звуки, пишут. Актерам я советовал представить, будто их заточили в замкнутое пространство или что они завязли в бочке с клеем.
