Но когда после операции с его глаз сняли повязки, с губ Вергилия не сорвался восторженный крик: «Я вижу! Вижу!» Он тупо смотрел перед собой, озадаченный, не фокусируя взгляда на хирурге, который стоял перед ним. И только когда хирург произнес «Ну, как?», тень понимания скользнула по лицу Вергилия. Он знал, что голоса идут от лиц, и вычислил, что хаос света и теней, который он видел перед собой, был лицом хирурга.
Опыт Вергилия был почти идентичен тому, что испытал «СБ» – пациент, которого за тридцать лет до этого описал Ричард Грегори, и я много часов провел с ним, обсуждая Вергилия.
Мы с Ричардом встретились в 1972 году в офисе Колина Хэйкрафта, когда последний готовил к публикации не только мои «Пробуждения», но и книгу Грегори «Иллюзия в природе и искусстве». Ричард оказался крупным мужчиной, на голову выше меня, импульсивным и буквально пышущим энергией – и телесной, и интеллектуальной. В нем сочетались некая чистота и любовь к шуткам, что делало его похожим на огромного двенадцатилетнего подростка, неугомонного и веселого. Меня покорили его ранние книги «Глаз и мозг» и «Умный глаз», где нашла воплощение работа его мощного, страстного интеллекта, в которой любовь к игре удивительным образом сочеталась с глубиной и основательностью. Вы опознаете написанное Ричардом предложение так же легко, как такт, написанный Брамсом. Нас сближал интерес к визуальным системам мозга, а также к тому, какое воздействие на механизмы визуального опознания оказывает болезнь или оптическая иллюзия
[78].
Грегори был уверен в том, что воспринимаемые образы не являются простым воспроизведением чувственных данных, получаемых глазом или ухом, но должны быть «сконструированы» мозгом при взаимном участии его многих подсистем, постоянно получающих информацию от памяти и корректирующих свою работу в соответствии с параметрами вероятного и ожидаемого.
В течение своей долгой и плодотворной карьеры Ричард сумел показать, что зрительные иллюзии открывают главную дорогу в деле понимания различных неврологических функций. Важнейшей идеей для него была идея игры – как интеллектуального занятия (он был мастером каламбура) и как научного метода. Он полагал, что мозг играет идеями, а то, что мы называем результатами восприятия, есть, по сути, «перцептивные гипотезы», сконструированные мозгом, который, сконструировав их, в них же и играет.
Когда я жил на Сити-Айленде, я часто посреди ночи вставал, садился на велосипед и отправлялся кататься по пустым улицам. Однажды я заметил странный феномен: если я смотрел на спицы вращающегося переднего колеса, то в какой-то момент они словно застывали, как на фотографии. Это заинтересовало меня, и я тут же позвонил Ричарду, забыв, что в это время у него в Англии еще раннее утро. Но он весело отреагировал на мой звонок и сразу же, с ходу, представил три гипотезы. Не «застыло» ли колесо в результате стробоскопического эффекта, вызванного осциллирующим потоком от моего динамо? Или этот эффект был результатом судорожных движений глаз? Или он указывал на то, что мозг фактически «конструирует» картину движения на основе серии статических положений колеса?
[79]
Мы разделяли с Ричардом настоящую страсть к стереоскопическому зрению. Он иногда посылал друзьям стереоскопические рождественские открытки, а его похожий на музей дом в Бристоле был полон старых стереоскопов и прочих разнообразных оптических инструментов. Я часто консультировался с ним, когда писал о Сьюзан Бэрри – Стереоскопической Сью, которая с ранних лет утратила способность к стереоскопическому зрению и вернула ее себе в возрасте пятидесяти лет. Подобные явления ранее считались невозможными, и большинство полагало, что для обретения стереовидения нам дан только очень краткий период в раннем детстве, и если к двум или трем годам ребенок не обретает его, позже он это уже сделать не сможет.
А потом, вслед за Стереоскопической Сью, только в обратном порядке, я сам стал терять способность к стереоскопическому видению – один глаз у меня начал слепнуть и постепенно ослеп совсем. Я писал иногда Ричарду о том, как после целой жизни, на протяжении которой мир открывался передо мной всей своей богатой и прекрасной стереоглубиной, я вдруг увидел его плоским и таким нелепым, что иногда терял само представление о расстоянии и глубине. Отвечая на мои вопросы, Ричард был бесконечно терпелив, а его откровения были чрезвычайно ценны. Именно Ричард – более, чем кто-то другой, – помог мне осмыслить то, что я переживал.
Как-то в начале 1993 года Кейт передала мне телефон и сказала:
– Это Джон Стил, он звонит с острова Гуам.
Гуам? Мне никто никогда не звонил с острова Гуам. Я даже не был уверен, что знаю, где он находится. Когда-то, совсем недолго, я общался с неким Джоном Стилом, неврологом из Торонто, с которым мы вместе писали статью о галлюцинациях у детей. Этот Джон Стил был известен открытием синдрома Стила – Ричардсона – Ольшевского, дегенеративной болезни мозга, называемой теперь прогрессирующим супрануклеарным параличом. Я взял трубку, и это оказался тот самый Джон Стил. Он рассказал мне, что последние годы живет в Микронезии, поселившись сначала на одном из Каролинских островов, а теперь на острове Гуам. Почему он позвонил? Оказывается, на Гуаме среди местного населения чаморро, и только среди него, распространена уникальная болезнь, именуемая «литико-бодиг». Многие ее симптомы идентичны тем, что я описывал в работах по постэнцефалитному синдрому и фиксировал в своих фильмах. Поскольку я отношусь к очень немногому количеству людей, которые сталкивались с этим синдромом, Джон интересовался, не посмотрю ли я его пациентов и не поделюсь ли с ним своими соображениями.
Еще аспирантом я слышал о болезни с острова Гуам, которую иногда считали «розеттским камнем» дегенеративной неврологии, поскольку страдающие этим заболеванием часто демонстрировали симптомы и болезни Паркинсона, и бокового амитрофического склероза (БАС), и деменции, а потому работа с местным населением могла пролить свет на эти болезни. Неврологи десятилетиями ездили на Гуам, чтобы найти причину заболевания, но большинство из них бросило это дело.
Несколько недель спустя я приехал на Гуам, где в аэропорту без труда опознал Джона. Стоял душный зной, и все были в пестрых рубашках и шортах, за исключением Джона, аккуратно одетого в тропический костюм, с галстуком на шее и в соломенной шляпе.
– Оливер! – закричал он. – Как здорово, что вы приехали!
Пока мы ехали в его кабриолете, он изливал на меня историю Гуама, одновременно показывая на посадки саговых пальм, очень древних деревьев, которые некогда покрывали весь Гуам; он знал, что я интересуюсь саговниками и прочими примитивными формами растений. Когда мы с ним до этого говорили по телефону, он сказал, что я могу приехать на Гуам в качестве либо «невроботаника», либо «ботаноневролога», поскольку многие полагали, что странную болезнь у местного населения вызывает мука, сделанная из семян сагового дерева, – популярная пища у местного населения чаморро.
