И только в 1962 году, когда Крик приехал в Сан-Франциско и выступил в больнице Маунт-Цион, я в полной мере осознал всю важность открытия «двойной спирали». Правда, Крик говорил не о структуре ДНК, а о работе, которую он проводил вместе с молекулярным биологом Сиднеем Бреннером, пытаясь определить, как последовательность оснований ДНК обусловливает последовательность аминокислот в белках. После четырех лет напряженной работы им удалось показать, что в процессе перекодировки принимает участие код из трех нуклеотидов. Это само по себе было открытие не менее значительное, чем открытие двойной спирали.
Но уже было очевидно, что Крик перешел к изучению иных вещей. Как он поведал нам во время своего выступления, важнейшими задачами науки будущего будет понимание сущности жизни, а также понимание связи мозга и сознания, а в особенности поиски биологических оснований мысли и чувства. Не подозревал ли Крик, когда говорил с нами об этом в 1962 году, что именно этими вопросами он, «разобравшись» с молекулярной биологией, задастся в недалеком будущем – или по крайней мере выведет их на такой уровень, где их решение может быть передано другим исследователям?
В 1979 году Крик опубликовал в журнале «Сайентифик Америкэн» статью «Мысли о мозге», которая в известном смысле узаконила изучение сознания в терминах нейронауки; до этого вопросы сознания полагались безнадежно субъективными, а потому недоступными научному исследованию.
Через несколько лет, в 1986 году, я встретил Крика на конференции в Сан-Диего. Там была огромная толпа, состоявшая почти полностью из неврологов, но когда пришло время обеда, Крик выделил меня из всех, приобнял за плечи и, посадив рядом с собой, попросил:
– А теперь рассказывайте мне истории.
В особенности ему были интересны истории о том, как зрение может подвергнуться изменениям в результате поражения мозга или болезни.
Не помню, что мы ели; вообще не помню об этом обеде ничего, кроме того, что я рассказывал Крику истории многих моих пациентов, и каждая вызывала с его стороны целый поток гипотез и предположений относительно дальнейших исследований. Несколько дней спустя я писал Крику, что, по моим ощущениям во время обеда, «… я словно сидел рядом с интеллектуальным ядерным реактором… Никогда я не был свидетелем такого накала». Он был страшно заинтересован моим мистером И., а также тем, как у ряда моих пациентов в течение нескольких минут, пока существовала мигреневая аура, нормальное динамическое визуальное восприятие вытеснялось мерцанием статических, «застывших» образов. Крик спросил меня, было ли, как я его назвал, «кинематографическое зрение» постоянным состоянием или его появление можно было заранее предполагать и, соответственно, изучать (я ответил, что не знаю).
В течение всего 1986 года я много времени проводил с мистером И., и в январе 1987 года я написал Крику: «Недавно закончил длинный отчет о своем больном… Только теперь, когда пишу, я понимаю, каким образом цвет может действительно быть (церебро-ментальным) конструктом».
Большую часть своей профессиональной жизни я исповедовал понятия «наивного реализма», полагая визуальные впечатления всего лишь простой транскрипцией образов, отпечатавшихся на сетчатке, – эти «позитивистские» представления доминировали в моем сознании в оксфордские дни. Но с тех пор как я начал работать с мистером И., они уступали место совершенно иному образу мозга и сознания, в котором главным было представление об их конструктивной и креативной сущности. Кроме того, я начал задумываться, а не являются ли и все прочие перцептивные схемы, включая схемы восприятия движения, исключительно конструктами сознания
[84].
В своем письме я упомянул, что работаю над случаем мистера И. вместе с офтальмологом и моим другом Бобом Вассерманом, а также Ральфом Сигелом, который разработал и провел с моим пациентом серию психофизических экспериментов. Сообщил я и то, что мистера И. осматривал Семир Зеки.
В конце октября 1987 года я смог отправить Крику статью «Случай с художником, пораженным цветовой слепотой», которую мы с Бобом Вассерманом написали для «Нью-Йоркского книжного обозрения», и в начале января 1988 года я получил от него в ответ письмо, которое меня совершенно ошеломило (пять страниц машинописного текста с одинарным интервалом), тщательно аргументированное и брызжущее идеями и предположениями, часть которых, как Крик писал, были «дикими». Он писал:
Огромное спасибо за то, что прислали мне свою замечательную статью про художника с цветовой слепотой… И хотя это, как Вы предупредили в письме, не вполне научная статья, она вызвала огромный интерес у моих коллег, а также друзей – ученых и философов. Мы пару раз обсуждали статью в группе, после чего я беседовал по ее поводу с разными людьми.
Он добавил, что отправил копию статьи вместе со своим письмом Дэвиду Хубелю, который вместе с Торстеном Визелем осуществил пионерскую работу по исследованию корковых механизмов, лежащих в основе зрительного восприятия. Мне было приятно узнать, что Крик таким образом организует общее обсуждение нашей работы, нашей «истории болезни». Тем самым он дал мне почувствовать, что наука – это общее дело, связывающее международное братство ученых, которые делятся друг с другом результатами своей работы, думают о работе друг друга, а Крик в этом братстве играет роль центрального звена, объединяющего всех и вся в мире нейронауки.
Крик продолжил:
Конечно, самая интересная вещь – это потеря мистером И. субъективного чувства цвета, равно как и отсутствие цвета в его эйдетическом воображении и в снах. Это с совершенной ясностью показывает, что важнейшая часть аппарата, необходимого для последних двух процессов, также необходима и для восприятия цвета. В то же время он отлично помнит названия цветов и хранит цветовые ассоциации.
Затем Крик обстоятельно изложил суть ряда работ Маргарет Ливингстон и Дэвида Хубеля, выделив отдельно их теорию трех стадий на ранних этапах моделирования цветового восприятия, и предположил, что у мистера И. было повреждение на одном из этих уровней («кляксы» в зрительном уровне коры V1), где клетки особенно чувствительны к недостатку кислорода (вызванному, вероятно, небольшим инсультом или даже отравлением угарным газом).
