– Все потому, что она черная, – как бы между прочим пояснила медсестра.
– Эмм… что, простите? – переспросила я, уверенная, что мне послышалось.
– Женщина, что кричала в соседней палате. Она черная, – продолжала медсестра. – Чернокожие женщины всегда рожают громче всех. Обычно они взывают к Иисусу. Белые женщины, как правило, намного тише, пока не покажется головка. Вот тогда белую от черной уже не отличить. Азиатки вообще никаких звуков не издают. Тихие, как церковные мыши. С ними приходится быть особенно внимательными, потому что если не присматривать за их елочкой, они могут родить, даже нам не сказав.
– Ах, – промычала я, не находя слов… не столько из-за приведенной ей расовой классификации, сколько из-за того, что услышала от медсестры слово «елочка» в таком контексте. А все потому, что, я почти уверена, она хотела сказать «щелочкой». Должно быть, она заметила мой встревоженный взгляд, потому что похлопала меня по руке и сказала:
– Все нормально. Я черная, так что спокойно могу говорить такие вещи вслух. Другим медсестрам на этаже о таком можно только думать. К тому же, – гордо добавила она, – я так ловко вас отвлекла, что вы даже и не заметили, как я поставила вам капельницу.
И она была права. Меня и правда отвлекли азиатские елочки. Причем не в первый раз.
Виктор знал, что я напугана, но не беспокоюсь по поводу боли. Я была в ужасе, потому что риск смерти ребенка при антифосфолипидном синдроме был очень высок. Я была настолько сосредоточена на том, чтобы вытащить свою дочку из собственного тела (которое по-прежнему рассматривала как настоящую смертельную западню), что почти не почувствовала боли. Виктор бормотал милые слова поддержки мне в ухо, но они звучали из его уст настолько неестественно, что я не могла перестать истерично хихикать, и все так смотрели на меня, словно это я не в себе, так что я сказала Виктору, чтобы он замолчал. Я потужилась еще раз, и наступила тишина. А потом я услышала этот прекрасный плач. Это плакала я. А потом заплакала и Хейли. Моя милая, прекрасная доченька. И это было просто нечто.
Лишь в этот самый момент я позволила себе поверить, что я и правда смогу быть кому-то матерью. Я держала ее у себя на руках, а Виктор плакал, и я была настолько проникнута благоговейным трепетом, что чувствовала, будто моя грудь вот-вот взорвется. Потом действие эпидуральной анестезии начало проходить, и, помню, я подумала, что было бы неплохо, если бы пришла мать этого ребенка и забрала его, чтобы я могла поспать. А потом я вспомнила, что я была матерью этого ребенка. Тогда я немного испугалась за нас обеих.
Несколько минут спустя персонал умыкнул у меня Хейли, и я погнала Виктора следом, потому что я насмотрелась мыльных сериалов и не сомневалась, что врачи непременно подменят ее на другого ребенка, который вырастет психопатом.
Так я и оказалась полуобнаженной, совершенно одинокой, покрытой собственной кровью и все еще привязанной ремнями к родильному столу, причем, пожалуй, в самой неприглядной позе из всех возможных, и мне пришлось добавить испуганного и сконфуженного уборщика к длинному списку людей, которые в тот день видели мое влагалище.
Но оно того определенно стоило.
С моим влагалищем все в полном порядке. Спасибо за беспокойство
Если у вас нет детей, то, дойдя до этой главы, вы решите, что она посвящена приучению к горшку (потому что почти в каждой написанной мамочками книге после главы про роды идет глава про приучение к горшку), вас начнет подташнивать, и вы захотите ее пропустить. Не нужно этого делать. Потому что, читая эту главу, вы почувствуете себя на голову выше в связи с тем, что вы пользуетесь средствами контрацепции, ну или бесплодны.
Если у вас есть дети, то вы, наверное, захотите пропустить эту главу, так как думаете, что вас уже не удивить. Гарантирую вам – такого вы еще не слышали. А еще знаете что? Бездетные читатели непременно эту главу прочитают и потом будут над вами ухмыляться, так что вам следует хотя бы подготовиться. По этой же причине я часто слушаю невероятно консервативное республиканское радио. Потому что хочу знать, что у моих врагов на уме. А также потому, что живу в Техасе, и нам тут особо выбирать не приходится. К тому же эта глава вовсе не про приучение к горшку. Понятия не имею, с чего вы это вообще взяли.
Приучение к горшку – не самое интересное и приятное воспоминание. Оно скорее похоже на гонку на выживание в лесу, который наводнен призраками и деревьями, сделанными из злых медведей, на которых у тебя аллергия. Причем одновременно тебе приходится смотреть на фотографии трупов. В смысле, это настолько отвратительно, что хочется отправить своего ребенка жить на улице до конца жизни, но сделать этого ты не можешь, потому что на улице злые собаки. Вот почему я не стану писать про приучение к горшку и вместо этого напишу про свое восприятие.
* * *
В первый год после рождения ребенка я никак не могла привыкнуть к своей новой роли и постоянно про нее забывала. Это как если кто-то из родных умер, и час спустя, смеясь над какой-то комедией по телевизору, ты вдруг вспоминаешь: «Ой, черт, у меня же дедушка умер», и тебе снова становится грустно, а потом мысли начинают блуждать, и ты такой весь: «Интересно, почему никогда не попадаются пожилые межрасовые пары»? А потом, минуту спустя: «Черт. Снова забыла. У меня же дедушка умер». Так продолжается снова и снова – ты плачешь, потом на что-то отвлекаешься, и думаешь уже просто выключить эту комедию, потому что она никак не помогает, но потом вспоминаешь: «Но дедушке ведь нравились комедии», и убеждаешь себя, что, досмотрев эту комедию, ты тем самым почтишь его память, хотя на самом деле тебе просто хочется ее досмотреть. Наверное, инстинкт самосохранения таким образом помогает справляться с горем, так что отвалите уже, и хватит меня осуждать.
Вот на что похоже материнство. Ты просто занимаешься своими делами, подумываешь приготовить себе начос, а потом внезапно такая вся: «Гребаный-коребаный, у меня же ребенок. Мне, наверное, нужно его покормить или что-то типа того». Что ты и делаешь, а потом, полчаса спустя, снова про него забываешь, а потом слышишь, как он хихикает в соседней комнате, и думаешь: «Какого хрена? Чей это ребенок?», а потом вспоминаешь: «Ах, да. Мой. Странно». А потом тебе приходит в голову отличная идея превратить пустующую комнату в бар, чтобы брать с друзей деньги за все то спиртное, которое они и так выпьют, и ты готовишь проект, приглашаешь строителей, а потом такая вся: «Черт. Погодите. Эта комната же не пустует. Здесь же живет мой ребенок». Так ведь?
Нет, не так. Я говорила серьезно вплоть до этого последнего примера. Если вам он кажется нормальным, то лучше бы вам отложить эту книгу в сторонку и пойти проверить, все ли в порядке у вашего малыша, потому что он наверняка валяется пьяный где-нибудь на ветке дерева. Родитель из вас ужасный.
