— Во! — обрадовался Соболев. — Стишок в тему!
Нараспев прочел:
Шел я лесом,
Видел чудо —
Два крестьянина сидят,
Зубы черные, гнилые,
Лошадиный …уй едят!
Опять посмеялись.
Павел засомневался:
— Слушай, Миша, по-моему, стишок неправильный.
— Почему?
— Лошадиный… Лошадь — это же женщина!
Соболев засокрушался:
— Ах ты неуч, неуч. Ты в школе уроки биологии прогуливал?
Павел пожал плечами — может, и прогуливал, дело молодое, все мы уроки и лекции иногда прогуливали, не без того…
— Поясняю, раз ты мой друг, что лошадь — это не самка, а конь — не самец. Это одно и то же. Как в песнях: «Кони, кони», «Лошади, лошади». Женщина у них — кобыла, а мужчина — жеребец, а мужчина без яиц, кастрат, — мерин.
— Вот как? — закивал Павел.
Стали подтягиваться слушатели из других отделов, выпуская губительный табачный дым и щурясь.
— А откуда ты этот стишок выгреб? — спросили Соболева. — Сам сочинил?
Соболев отмахнулся:
— Ты что! Это еще с раннего детства помню. То ли из песни, то ли из присказки.
— Может, Высоцкий? — предположил Володя Саев.
Соболев запротестовал:
— Не-е, не его стиль… — И тут же усомнился: — А может, он. Мой батя, царство ему небесное, увлекался Высоцким, когда напивался, всегда его слушал, даже танцевал…
— Как можно танцевать под Высоцкого? — удивились вокруг.
— Он мог!
— Ненавижу Высоцкого! — подал голос кто-то.
— Почему?
— У меня отец был такой же фанат-алкаш. Все поганые воспоминания детства связаны с отцом и песнями Высоцкого, которые давали фон его безобразиям!
— Нет, это не Высоцкий, — уверенно заявил Зажаев, из оперов. — Это скорее Пушкин.
— Разве мог Пушкин написать такое?
— Пушкин мог все! Он гений! — стал усердно отстаивать свою идею Зажаев. — По телевидению даже показывали передачу про стихи Пушкина с ругательствами.
— Ты видел?
— Я не видел. Но я читал «Литературную газету»…
— Го-го! Зажаев — литературовед!
— А что, очень там все интересно. Как писатели и деятели культуры грызутся и ненавидят друг друга, как плетут интриги, как разворовывают дачи и земли, как дают премии по блату… Очень интересно… Так вот, там была статья про эту телепрограмму, и там писали, что не дело выносить стихи Пушкина, предназначенные для личного пользования, на открытое обсуждение. Он писал такие стихи в личные альбомы, писал их в письмах близким друзьям…
— Что, думаешь, похоже на Пушкина?
— Стиль похож… Сравните:
Мчатся тучи,
Вьются тучи,
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо,
Ночь мутна.
— Да, похожий стиль.
— Очень похоже, тем более крестьян упоминают… То время. Крепостные голодные крестьяне…
— Не, Пушкин молодец, он написал все великое, и стихи, и прозу!
— Слушайте, стихотворение про Пушкина, в тему.
— Чье?
— Да вы его знаете!
Пушкин был веселый барин —
Заберет у девки честь
И дурехе благодарен —
Сразу стих спешит прочесть.
Забирает осторожно,
Сочинит,
Что просто ах!..
Только гению возможно
Прославлять дурех в веках!
В курилку заглянула строгая Антонова:
— Господа филологи, знатоки литературы и любители русского языка, может, прекратите поэтический диспут и вернетесь к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей по раскрытию преступлений?
Все разбежались, как серые мыши…
Ровно в шесть вечера Павел вышел из стен родного управления полноправным отпускником. Оставалось еще завтра заскочить в бухгалтерию за отпускными, дела же он успешно передал занывшим Соболеву и Килькину.
— Забирайте, забирайте! Потом я отдуваться за вас буду, когда вы в январе свалите на Роза Хутор на горных лыжах кататься!
Павел вышел из управления с довольной улыбкой — пусть что хотят, то и творят в начале января, ему и так будет декада оплачиваемых государством каникул!
Летний день источал аромат надвигавшегося дождя — небо укрыла пелена серых туч, готовых расплакаться мириадом холодных слез. Легкий ветерок веселил душу — месяц он будет бездельничать, спать сколько влезет, смотреть телевизор хоть до утра, валяться на пляже, не заботясь ни о чем. Отпуск. Летом уйти в отпуск — мечта! И эта мечта сбылась.
Управление располагалось прямо напротив городского парка, пестревшего зонтами кафе. Павел направился к ближайшим столикам, взял себе стакан газировки и тарелку теплых пельменей, обильно политых шашлычным кетчупом. Он без аппетита поел, попивая напиток, снова листал тетрадь.
— Здравствуйте. Это снова я, — прозвучал звонкий голос над головой Павла. — Вы говорили, что мы с вами побеседуем после…
Павел поднял глаза. Медсестра Маша. Работа не хотела отпускать.
— Вы? — Павел удивился, но, невзирая на совершенно сексапильный вид медсестры без медицинского халата (простенькое легкое платье ей очень шло), ощутил досаду. — Присаживайтесь. — Он указал на белый пластиковый стул рядом с собой. — Хотите чего-нибудь? Я закажу. Не ожидал вас здесь встретить.
— Я отработала, завтра у меня выходной. Домой идти особого желания нет. Прогуливалась по парку, увидела вас.
— Может, вы меня специально поджидали?
— Может быть, — рассмеялась Маша, но тут же помрачнела. Ее красивое лицо теперь выражало серьезную озабоченность, а выразительные глаза, на которые Павел сразу обратил внимание, наполнились мерцающим внутренним светом. От такого свечения у любого мужчины начинало сосать под ложечкой, и было понятно почему.
Павел напряженно рассмеялся:
— Интересная тетрадь. Вы читали?
— Читала. Много говорила с Алешковским, слушала его рассказы. Он не походил на других наших больных, с виду был абсолютно нормальным. Но наш главврач держал его взаперти. Бывали, конечно, моменты, когда Алешковский начинал панически бояться.
— Скажите, Маша, все здесь написанное — это дело рук Алешковского?
— Да, он при мне половину тетради исписал за два месяца. Он сказал, что силы Зла как никогда близки к победе над добром, потому Высшая Сила (он не говорил — Бог, он говорил — Высшая Сила) дала ему дар увидеть будущее и, уже оглядываясь оттуда, написать программу борьбы. Он сказал, что осознал свою роль и Боец (вы читали о Бойце?) тоже однажды осознает. Тогда придет спасение.
