– Да.
– Я ходила в Керренбург. Там есть старый маг, он уже слабый, но советы еще дает. Он мне сказал, что я могу обменять свой дар целительства на то, что поможет Русдорфу, когда придут цверги. У кого обменять – не сказал. Я так думаю, кроме белых альвов – не у кого. А цверги придут, я чувствую это.
– Может быть.
Верриберду понравилось, что вот так, запросто, она готова расстаться с даром.
Он не был бойцом, он, как все белые альвы, был созерцателем, но мысль изготовить оружие, способное поразить цвергов, альвригов, а заодно и вольфкопов, ему понравилась. Да, рисунки были оружием, но оружием тайным, нацеленным в будущее, а в бою требовалось явное, которым можно сражаться сейчас, сию минуту.
Особой любви к людям он не испытывал. Но если людей вооружить – они окажут цвергам сопротивление, и это хорошо. Только вот обычные мечи и луки со стрелами не годятся.
Верриберд уже знал, что и цверги, и вольфкопы отрастили жесткие шкуры, какие трудно разрубить мечом – шерсть, принимая удар, уводит его в сторону.
– Приходи, когда начнут желтеть березы, – сказал он.
Женщина поклонилась.
Верриберд с утра до ночи лежал в траве, глядя, как пробиваются узкие и тонкие ростки, становясь стебельками, он наблюдал, как из едва заметной точки образуются зеленые ягоды, рождение листьев из почек тоже казалось ему подходящим средством для создания оружия.
И вот понемногу он сотворил себе девиз: живое должно убить неживое.
Живое – то, что при разделении дальних предков на две ветви досталось белым альвам: нюх ко всему живому, способность быть в мире растений почти растением, умение раствориться в этом мире. Неживое – то, что досталось темным альвам: они умели договариваться с залежами руды, с раскаленным железом на наковальне, с разноцветными камнями и с землей, чтобы находить в ней водяные жилы. Против темных альвов Верриберд ничего не имел, в последнее время он понял, что они могут быть не соседями, а друзьями. Но в альвригах, родившихся от союза белых и темных альвов, Верриберд видел власть неживого над живым. Они поработили детей темных альвов и сделали из них убийц-цвергов, они поработили безрассудных бегунов-вольфкопов и сделали из них убийц. Они несли смерть живому.
Выходит, сами они – неживые. То, что они вложили в головы цвергам и вольфкопам, – неживое. И живое должно убить неживое.
Так понимал происходящее белый альв Верриберд.
И это понимание прошло сквозь его тело, ушло в руки, руки по плечи погрузились в землю, пальцы шарили, пальцы задавали один-единственный вопрос: ты?
И вот был получен ответ: я…
Пальцы спросили: сможешь ли быть безжалостным?
Ответ был: ради того, чтобы живое могло жить.
Тайные соки земли, что шли к корням кустов и деревьев, замерли – Верриберд поманил их к себе, и они потекли к его пальцам. То, что в полной темноте ваяли руки, он сам бы не взялся описать – таких слов ни природа, ни рассудок белого альва еще не создали. Но он сотворил оружие, он всю силу этого оружия сжал в три крошечных комочка, вынул их из земли, а потом долго лежал, приходя в себя.
Это были сгустки зелени, которые удерживала сжатыми темная тонкая кора. Кора была живая – и расплавить ее должно было живое.
Теперь осталось найти бойцов.
И это было самое трудное. Боец должен был обладать чутьем, потому что три комочка имели свой нрав и не каждому открыли бы тайну превращения в оружие. Даже сам Верриберд не знал этой тайны. И он все же опасался отдать три своих комочка той женщине, хотя именно для нее он их создал.
Он пытался высмотреть тайну в своих берестяных книгах, и однажды он увидел там человеческую фигурку, вышедшую против несущих королеву вольфкопов. Значит, человек, нуждавшийся в оружии, уже родился. Значит, он уже готов к бою. Один – и где-то вскоре появятся еще два. Или не вскоре…
Когда женщина, сумевшая ощутить связь между картинками в книге, прошлым и будущим, пришла просить помощи, предлагая то единственное, что у нее было, дар целительницы, Верриберд понял: сама она не пойдет в бой, но она сумеет найти для оружия верное применение. И он, собравшись с духом, отдал ей три плотных комочка живой силы.
И он показал ей то, что однажды, лежа в траве, лицом к корням, увидел сам – и испугался. Он полную чашу человеческой крови увидел, и острый зеленый росток вышел из ее глубины. Придумать это он не мог – все, связанное с кровью, было ему противно. Видимо, таково было желание зеленых ростков.
Женщина, судя по лицу, крови не боялась. У нее был при себе мешочек из потертой замши, туда она положила три комочка живой силы и повесила на грудь, под рубаху.
После чего Верриберду осталось только ждать. И он ждал.
До Гофленда доходили слухи о вылазках цвергов. И Верриберд надеялся услышать – где-то им дали сокрушительный отпор. Такой вести никто не приносил.
Он ощутил пробуждение первого комочка как волну чистой и светлой ярости. Он стоял под луной, запрокинув голову, и наслаждался холодным горьковатым лунным светом. Эта волна прошла по его телу, уже полупрозрачному, изумрудным огнем, снизу, от земли, и вверх, к звездам.
Он понял: началось!
Потом проснулись и другие.
Живое объявило войну неживому. И живое изменило рисунки в берестяных книгах. Верриберд открыл первую и увидел гибель вольфкопов.
Он хотел погубить альвригов и, пожалуй, цвергов. Вольфкопам он добра не желал – память об их предательстве не умерла. Зеленый Меч поражал их – но они, чей рассудок был стерт, а пустое место заняла воля королевы цвергов, соединенная с заклинаниями власти альвригов, не понимали, за что им эта кара. Они выполняли приказ и были уверены в своей неуязвимости, но когда против них поднялся Зеленый Меч, они не помнили о своем предательстве. И это сильно беспокоило Верриберда.
Нужно было как-то объяснить им их вину и воздаяние. А как – он знал, но не желал возвращать им рассудок. Этот жалкий рассудок оказался их врагом, и белый альв не был уверен, что, вернув вольфкопам рассудок, совершит доброе дело.
Он издали следил за отрядами вольфкопов и почувствовал, когда один из них попал под дождь зеленых листьев.
Берестяная книга показала: те вольфкопы, уже что-то осознавшие, вернулись к своему стойбищу, но совершили то, чего раньше не делали: они принесли с собой своих раненых и убитых. До того убитые оставались на поле боя, и их во избежание вони и поветрия закапывали люди. Раненые же сами плелись вслед за отрядом, сколько хватало сил.
Верриберд должен был видеть это сам.
Он не очень-то верил в исцеление предателей, но животные, которых коснулись зеленые листья, должны были как-то преобразиться. Верриберд думал сперва, что все три комочка живой силы – это оружие, гибель для неживого, но он, видно, выманил из земных глубин то, чего сам не ожидал.
