– В самом деле? – спросил отец. – Жалеть розог – значит баловать ребенка. Господь поведал нам, как с малых лет поддерживать непорочность наших детей, пока они не научатся послушанию. Я бью тело моего сына, чтобы душа его научилась принимать непорочную любовь Христову. Вы же научите его ненавидеть врагов, и уже не будет иметь значения, живо или мертво его тело, ибо душа его будет осквернена и Господь выплюнет его из уст своих.
Незнакомец швырнул рубашку Зака в лицо отцу:
– Возвращайтесь домой. Мы с вашим сыном будем там, занимаясь тем, что положено по закону.
Зак вырвался из захвата незнакомца. Тот держал его крепко, но у Зака имелось немалое преимущество – его не волновала боль, он хотел лишь освободиться.
– Я никуда с вами не пойду, – заявил Зак.
Незнакомец коснулся маленького электронного устройства на поясе. Дверь тотчас же распахнулась, впустив десяток вооруженных людей.
– Я арестую твоего отца, – сказал представитель Флота. – И мать тоже. А также любого из здесь присутствующих, кто станет мне сопротивляться.
Мама вышла вперед, протолкнувшись мимо отца и еще нескольких человек.
– В таком случае вы ничего о нас не знаете, – сказала она. – Мы не собираемся вам сопротивляться. Когда римлянин требует у нас плащ, мы отдаем ему всю одежду. – Она подтолкнула к незнакомцу двух дочерей. – Испытайте их. И самую младшую тоже, если сумеете. Она еще не умеет говорить, но у вас наверняка найдутся свои методы.
– Мы вернемся за ними даже с учетом того, что две ваши младшие – незаконные дети. Но только тогда, когда они подрастут.
– Вы можете забрать тело моего сына, – продолжала мать, – но вам никогда не забрать его душу. Учите его всему, чему пожелаете. Его душа останется непорочной. Он будет повторять ваши слова, но никогда, никогда в них не поверит. Он принадлежит Непорочному Христу, а не человечеству.
Зак стоял не шевелясь, хотя его тело готово было задрожать от страха. Столь отважно мама вела себя крайне редко – и при этом всегда рисковала. Какова будет реакция отца? Главным здесь был он, и именно его слова и действия должны были защитить семью и церковь.
2. Чулок Эндера
Питеру Виггину следовало провести день в публичной библиотеке Гринсборо, работая над курсовым проектом, но у него пропал к нему всякий интерес. Оставалось два дня до Рождества – праздника, который всегда вгонял его в депрессию.
– Не дарите мне никаких подарков, – сказал он родителям в прошлом году. – Положите деньги в доверительный фонд и отдайте их мне, когда я закончу учебу.
– Рождество стимулирует американскую экономику, – заметил отец. – И мы тоже должны в этом участвовать.
– Не твое дело, что дарят или не дарят тебе другие, – сказала мать. – Вложи свои собственные деньги и не дари ничего нам.
– Как будто такое возможно, – усмехнулся Питер.
– Нам все равно не нравятся твои подарки, – заметила Валентина, – так что можешь обойтись и без них.
– Что не так с моими подарками? – возмутился Питер. – Как будто я дарю вам использованный пластырь или вроде того!
– Твои подарки всегда выглядят так, будто ты купил что-то по дешевке на распродаже, а потом, придя домой, решил, кого бы этим осчастливить.
Это в точности соответствовало принципу, по которому Питер приобретал подарки.
– Ну ты даешь, Валентина, – заявил он. – А кто-то верит в твою доброту.
– Может, хватит препираться? – с тоской попросила мать.
– Мир Земле и счастье всем соплячкам, – сказал Питер.
Это было в прошлом году. Но теперь вложения Питера – естественно, анонимные, поскольку он все еще был несовершеннолетним, – принесли неплохой доход, и он продал достаточно акций, чтобы заплатить за вполне приличные подарки для родных. Вряд ли кто-то мог сказать, что в этом году с ними что-то не так, хотя потратить слишком много он тоже не мог, иначе отец начал бы интересоваться, откуда у Питера деньги.
Закончив с рождественскими покупками, он понял, что писать курсовую по выбранной теме не собирается, а к работе над другой просто не готов. Больше в этом унылом городишке делать было нечего, так что ничего не оставалось, кроме как идти домой.
Войдя в гостиную, он увидел мать плачущей – подумать только! – над рождественским чулком.
– Не беспокойся, мама, – сказал он. – Ты весь год вела себя хорошо, так что на этот раз в чулке угля не будет.
Коротко рассмеявшись, она быстро запихала чулок обратно в коробку. Только теперь Питер понял, чей он.
– Мама, – проговорил он, не в силах сдержать укоризненный тон. – Эндер вовсе не умер – он просто в Боевой школе. (Поднявшись со стула, мать направилась в кухню.) – Мама, с ним все в порядке.
Она повернулась к нему, и глаза ее яростно вспыхнули, хотя голос оставался спокойным.
– Вот как? Ты что, получил от него письмо? Или он тебе звонил? А может, администрация школы прислала тебе секретный отчет, который не предоставляется родителям?
– Нет, – ответил Питер, с трудом сдерживая досаду.
– В таком случае ты даже не знаешь, о чем говоришь, – язвительно усмехнулась мать, и ее презрительный тон еще больше раздосадовал Питера.
– Можно подумать, оттого, что ты гладишь этот чулок и рыдаешь над ним, что-то изменится.
– До чего же ты мерзкий тип, Питер, – бросила она, проходя мимо.
Он последовал за ней в кухню.
– Могу поспорить, в Боевой школе тоже вешают рождественские чулки и кладут в них игрушечные космические корабли, которые издают крутые звуки стрельбы.
– Мусульмане и индусы, которые там учатся, уж точно по достоинству оценят рождественские чулки, – усмехнулась мать.
– В общем, мама, чем бы они ни занимались на Рождество, Эндер по нас скучать вряд ли станет.
– Может, ты бы и не стал, но это вовсе не значит, что не станет он.
Питер закатил глаза.
– Естественно, я скучал бы по вас.
Мать промолчала.
– Я вполне нормальный парень, как и Эндер. Просто ему некогда скучать и он вполне справится. Он привыкнет. Человек привыкает к чему угодно.
Медленно повернувшись, мать дотронулась до его груди, а затем подцепила пальцем за ворот рубашки и привлекла к себе.
– К потере ребенка невозможно привыкнуть, – прошептала она.
– Он же не умер, – возразил Питер.
– Все равно что умер, – сказала мать. – Я никогда больше не увижу того мальчика, который покинул этот дом. Я никогда не увижу его ни семилетним, ни девятилетним, ни одиннадцатилетним. Я не буду помнить его в этом возрасте – он останется лишь в моем воображении. Все будет точно так же, как и у родителей умерших детей. Так что пока ты, Питер, хоть чуть-чуть не научишься разбираться в простейших вещах – к примеру, в человеческих чувствах, – может, тебе лучше просто заткнуться?
