Я улыбнулся ей, старательно вкладывая улыбку и в глаза, как она на ночь глядя учила меня. У меня это получилось легко потому, что я не хотел говорить с женой о возможной ее работе на «господина Генералова». Маскировался то есть. В такие моменты у меня обычно наступает мобилизация организма и все дается легко. Удалось и в этот раз. Тамара моей улыбке поверила и заулыбалась в ответ. Только вот я видел в ее улыбке наигранность.
Сам же я просто заново учился улыбаться. Обдумывая свою предстоящую встречу с полковником Альтшулером, решил, что лучшее противодействие всем его подозрениям будет в моей улыбке. Это не должна быть улыбка дурака, а просто добродушная улыбка человека, у которого все хорошо. У которого прекрасное настроение, и он готов делиться им с другими. Для меня это оказалось несложно, поскольку именно таковым я себя и чувствовал.
При этом я не забыл и о второй своей задаче. Я пообещал привезти старушке вахтерше в офисном здании на проспекте Победы мешок шерсти ньюфаундленда и надеялся, что та пара уголовников, что входила в здание по пропускам, а уходила, не отметив их, ничего плохого вахтерше не сделала. И вообще у нее уже должна была бы к их приходу закончиться смена, если можно дежурство назвать рабочей сменой. Дав слово офицера бабушке, пусть даже и по другому поводу, я словно бы взял ее под защиту. И даже подумывал о том, что горе Бобу и Валету, если они еще и в бабушку выстрелили. Вне зависимости от того, кто стрелял, наказание должны понести оба. Они, скорее всего, его и понесут со стороны бойцов группы центра специального назначения ФСБ. Но всякое может случиться. Могут ведь уйти или заранее почувствовав неладное, или в самый критический момент. Гоняться за ними и искать их я не собирался. Но стал бы искать в том случае, если бы они посягнули на жизнь бабушки-вахтерши. Предупредить ее, не выдав себя, я возможности не имел: такое предупреждение попросту провалило бы мои действия. Но это и заставляло меня испытывать чувство вины, поэтому хотелось побыстрее узнать, реальное это чувство или надуманное.
Открыв ворота, я задним ходом выехал со двора.
— Уже поехал?
Вопрос Тамары я прочитал по губам, поскольку расстояние между нами было слишком большим, чтобы слышать шепот. Но сам играть в глухой телефон не собирался и, опустив в дверце стекло, крикнул ей:
— К Петровичу хочу съездить. Он как-то говорил, что у него есть несколько мешков шерсти с собаки. Я тут в городе одной бабульке пообещал. Заеду, спрошу.
— Пешком бы сходил… — предложила Тамара. — Там дорога такая, что не проедешь…
Я согласился. Заглушил двигатель и вышел из машины, так и оставив ее за воротами.
— И вообще в нашем возрасте больше ходить надо, — добавила жена. — А то все на колесах и на колесах… Сердцу тоже нужна постоянная нагрузка. А ноги у человека, сам понимаешь, главный насос для прогонки крови по телу.
При этом она имела в виду, как я понял, не мой возраст, а и мой, и свой… В этом я ее никогда не понимал. Тамара не разрешала мне называть ее бабушкой, хотя по возрасту она таковой уже являлась. Но никогда не забывала сказать мне про то, какой образ жизни следует вести в нашем возрасте. Иногда, случалось, я «взбрыкивал». Это потому, что и сейчас мог провести, скажем, десятикилометровый марш-бросок, загнать на этой дистанции взвод подготовленных солдат, а самому здоровье еще позволяло после марш-броска трижды в оба конца преодолеть «полосу разведчика»
[1]. Сама Тамара, кстати, хотя и отставала от меня в беге, но отлично проходила в свое время «полосу разведчика». Могла дать солдатам некоторую фору. Чаще всего это касалось солдат-призывников, которых в спецназе обычно бывает примерно столько же, сколько и контрактников, или же немного меньше. Но призывники спецназа ГРУ — это обычно спортсмены-разрядники, а порой кандидаты в мастера спорта или даже мастера спорта. В некоторых бригадах старались набрать призывников, имеющих успехи в спортивных единоборствах. Но наш командир бригады всегда старался подбирать пополнение из спортсменов-стайеров или лыжников и биатлонистов, что всегда особо отмечал в заявках, отправляемых в военкоматы. Это потому, как он сам объяснял, что представители этих видов спорта умеют терпеть и пересиливать свою усталость. Научить бойца драться всегда легче, чем научить его терпеть. Терпение — это уже характер человека. А в армию парней забирают тогда, когда их характер уже сформировался.
В этот раз, чтобы Тамара не подумала, будто я что-то против нее имею, я пошел к Петровичу пешком без возражений, даже слова про свой возраст не сказав. И только по дороге сообразил, что не Тамара передо мной заискивает, чувствуя свою вину перед мужем, а я заискиваю перед ней, ее же вину чувствуя, но не желая этого показать. Долго ли протянется такое положение, я не знал. Однако меня оно не сказать что сильно, но слегка угнетало.
Я уже прошел больше половины деревни — старик Петрович жил в самом начале ее, тогда как я практически в самом конце, — когда у меня в кармане зазвонила трубка «БлекБерри». Я уже давно по голосу различал, какая трубка звонит. Тем более что свою родную трубку я носил в кожаном чехле на поясе, а трубку шифрованной связи с «господином Генераловым» всегда в одном и том же кармане своей камуфлированной куртки.
— Кукушкин. Слушаю вас, Валентин Юрьевич.
— Как дела, Виктор Вячеславович? Ты еще не в дороге?
— Нет. Еще по деревне гуляю. Пошел за собачьей шерстью.
— Ну хорошо, что не за рулем, и хорошо, что не разбудил тебя.
— Я уже давно встал. Успел машину помыть, потом интенсивную тренировку провел. Чувствую себя в прекрасной форме. Хоть снова в армию просись…
— Как Тамара восприняла то, что ты меня раскрыл?
— Никак…
— То есть?
— Я ей ничего не сказал. И вас, товарищ полковник, попрошу держать ее в неведении.
— Как скажешь. Мне ваши семейные отношения, честно говоря, непонятны…
Самохин не стал отнекиваться и убеждать меня, что никаких деловых отношений с моей женой не поддерживает. Но и я не стал углубляться в тему, обсуждать которую мне было неприятно. Я вообще не любитель свою личную жизнь, свои чувства и переживания выносить на публичное обсуждение. Даже самым близким друзьям никогда ничего не говорил, ни на кого не жаловался. И вообще считаю, что это не мужское дело — жаловаться. Лучше уж в себе все буду носить. Сам-то переживу, а со стороны пусть думают, что у меня все хорошо.
— Вы, товарищ полковник, просто звоните, чтобы мое состояние узнать? Я потому тороплю, что уже подхожу к дому старика Петровича. Его собака меня услышала, лает уже. Значит, и Петрович выйдет… У них собака вместо звонка.
