Так я объяснил свою остановку на дальнем от Гостевого дома перекрестке на случай, если ФСБ запрашивало у сотового оператора биллинг моей трубки.
— Жена твоя, Виктор Вячеславович, тоже у куратора отмечалась?
— Нет, ей только в следующем месяце ехать. Мы же раз в два месяца отмечаемся.
— А вы что же, в разное время отмечаетесь?
— Да, и я тоже не отмечаться ездил. Я к нему на днях заезжал, просил с устройством на работу помочь. Он потом позвонил мне, предложил на выбор несколько мест.
«Несколькими местами» я попросту набивал себе цену. Дескать, хорошему специалисту в наше время всегда подходящая работа найдется.
— К примеру…
— К примеру, начальником охраны в один из ночных клубов города.
— И как? Не понравилось?
— Мы не сошлись с хозяином во мнении о функциях охраны…
— Да, мне говорил охранник «Белой лошади»… А что это за ночной клуб?
— Я, товарищ полковник, никогда в стукачах не ходил и на старости лет привычки менять не собираюсь. Если вам интересно, ищите…
— Не слишком вежливо ты со мной разговариваешь, Кукушкин. А ведь от меня зависит твое трудоустройство у нас. Ты, насколько я понял, именно по этой причине ко мне пожаловал? Или у тебя собственные какие-то цели имеются?
— К примеру?..
— К примеру, узнать мое мнение о происшествии в «Белой лошади» в тот момент, когда ты уезжал… Нечаянно заставить меня разговориться… Якобы нечаянно…
— А что там произошло? — спросил я совершенно невинно и улыбнулся самой детской своей улыбкой. Эту улыбку когда-то я по несколько часов в день в течение полутора недель отрабатывал перед зеркалом в ванной комнате. Кажется, механику движений мышц лица я не потерял окончательно, хотя давно уже не приходилось к этой улыбке прибегать. — Снова кто-то из ваших офицеров пытался изнасиловать врача «Скорой помощи»?
— История с моим племянником завершена окончательно! — почернев лицом, строго проговорил полковник.
— Так этот старший лейтенант… Как бишь его, я запамятовал фамилию…
— Линдер.
— Значит, этот старший лейтенант был вашим племянником?
— Да. Был и остался им. Он сын моей родной старшей сестры. Она растила меня вместо погибшей матери. Наша мама попала под машину, когда мне было шесть лет…
— Простите, товарищ полковник, мою неуместную шутку. Просто не знал… — Я тут же стер с лица улыбку и даже пытался изобразить голосом сочувствие. Не могу судить, насколько у меня это получилось, однако мне показалось, что Альтшулер оценил мои старания.
— Ничего, со старшим лейтенантом мы историю распутаем. Кстати, после вашей встречи с ним, когда он к вам в номер заглядывал, к нему никто не приходил?
Вопрос, по большому счету, был провокационным, хотя смысл его мог носить и двоякое значение. Казалось бы, мне удобно было бы, чтобы ничего плохого обо мне не подумали, сказать, что я нечто подозрительное слышал. Но это автоматически означало бы, что я хочу пустить следствие по какому-то, возможно, ложному следу и что имею к этому основания, то есть желаю отвести подозрения от себя. При этом я быстро сообразил, что в реальности не слышал через стену ни одного звука из соседнего номера, но слышал повороты ключа в замке, когда моя дверь была открыта. И примерно тогда же, когда пришли слесарь с администраторшей, слышал легкие, старательно скрываемые шаги старшего лейтенанта Линдера, вернее, только шлепанье его тапочек — он подслушивал под своей дверью, о чем говорят рядом с нашей дверью. К тому же, если я скажу, что нечто невнятное слышал, опера ФСБ могут устроить фактическую проверку. Двери в «Белой лошади», возможно, уже ремонтируют, восстанавливают, как и обязательно выбитые взрывной волной окна, и, как только ремонт будет завершен, меня могут пригласить в номер, где я останавливался с женой, сами будут разговаривать в соседнем номере, а потом спросят, что я услышал. Что я тогда смогу ответить? Нечего мне будет ответить. Хотя разговор может вестись громко и даже на повышенных тонах. Эта проверка будет только подтверждением моей причастности. С другой стороны, полковник Альтшулер, я допускаю и такой вариант развития событий, по какой-то непонятной причине сочувствует мне и дает подсказку как некий выход из сложившегося положения. Я должен был ответить без задержки. Без раздумий и попытки вспомнить, поскольку я уже обязан был в голове все несколько раз прогнать. Но появление в номере старшего лейтенанта Линдера нового действующего лица означало бы, что к нему зашел кто-то из жильцов Гостевого дома с первого этажа, причем из нашего же крыла, потому что появление постороннего было бы зафиксировано дежурной администраторшей, а она на допросе ни о чем подобном не говорила. И я выбрал третий вариант:
— Честно говоря, я не слышал. Может, и приходил кто-то, может, и нет. Я душ, кажется, собирался принять, когда пришла горничная. Обычно я перед душем — извините уж, привычка такая — что-то напеваю, вернее, бубню себе под нос какую-то мелодию, чаще всего военные марши. У меня перед душем всегда настроение поднимается, и я при этом ничего практически не слышу. Даже жене порой приходилось свой вопрос повторять, если у нее возникала необходимость что-то спросить. Потом и спрашивать в такие моменты перестала. Но если бы что-то слышала Тамара, она бы мне, думаю, сказала. А в душ сходить я так и не успел, потому что все началось…
— Беда у нас в том, что помешательство, любое помешательство, буйное или небуйное, но достаточно сильное, безвозвратное, не может возникнуть сразу, в один момент. Ему что-то должно предшествовать. Какие-то предварительные отклонения в поведении могут иметь место. Но ни дома, ни на службе за старшим лейтенантом ничего подобного не замечали. Я с его матерью специально по этому вопросу беседовал. Мне она обязательно сообщила бы. А так… Ну, замкнутый в себе был человек, но он от природы такой, это к странностям поведения отнести нельзя. Просто Володя привык все анализировать, каждый свой шаг, разные возможные варианты просчитывал. И потому еще со школы слыл в определенной степени тугодумом. Он очень переживал относительно мнения других о себе, но соображать быстрее не мог. Зато он был отличным аналитиком, который умел связать три факта воедино, когда другие никакой связи между этими фактами не видели. В этом он был весьма ценен. Я вчера вечером беседовал с лечащим врачом. Врач в большом недоумении. В его практике это первый такой случай. Главврач больницы того же мнения.
— А что предполагают? — невинно спросил я.
— Предполагают, что Володе ввели какой-то препарат, который и повредил ему мозг. Но они препаратов такого скоротечного действия не знают. Кроме того, врачи уверены, что препарат можно ввести только в форме инъекции, скорее всего, внутривенно. А следов укола на теле не обнаружено. Специально искали, целенаправленно — не нашли… Остается еще вариант, что препарат попал в организм с пищей или с каким-то напитком. Мы все в номере обыскали, все, что можно, забрали, но результата нет.
— Нужно было кровь на анализ взять, — дал я дельный совет, понимая, что кровь на анализ уже взяли и я, раздавая такие «ценные советы», ничем не рискую.
