Маргарита была поглощена заботами о брате, о делах государства, о здоровье все хворавшей матери, о своих племянниках, которым она теперь заменяла мать. В апреле, через несколько дней после смерти своего мужа, она пишет королю:
Так как Господь дал мне случай написать Вам (что для меня является таким большим утешением), то осмеливаюсь поручиться, что по получении двух Ваших писем я успокоилась и пришла в то состояние [здоровья], которое вы для меня желали. Ибо слово Ваше имеет такую силу и власть надо мной, что оно обращает сожаление о прошедшем в страстную жажду будущего, надеясь, что Тот, Кто погрузил меня в пучину [скорби], спасет меня вестью о Вашем желанном освобождении; ибо нет другого утешения, способного проникнуть в самую глубь моего сердца, и надеждой на него поддерживается жизнь матери и сестры… Не сомневайтесь, Государь, что кроме тех первых двух дней, когда горе заглушало голос рассудка, она [Луиза] не видела ни моего грустного лица, ни единой слезы; ибо я считала бы себя слишком несчастной (принимая во внимание, что ничем не могу Вам служить), если бы к тому же нарушила спокойствие духа той, которая так много делает для Вас и для всего, что Ваше. Все, чем я могу ее развлечь, верьте, Государь, делается, ибо я так страстно хочу видеть вас обоих [то есть мать и брата] довольными и счастливыми, что, уповая на Бога, не могу и не хочу теперь думать о чем-либо другом…
Луиза, по воле Франциска, была поставлена во главе государственного управления и, несмотря на свое крайне расшатанное здоровье, деятельно взялась за работу. Понимая, что прежде всего надо затушить все распри внутри королевства и объединить силы страны для борьбы с врагами, она составила верховный совет, в состав которого вошли важнейшие сановники государства, пользовавшиеся особенным уважением и популярностью во Франции (в том числе Гиз и Лотрек, хотя последний был ее личным врагом). Председательство в этом совете она передала герцогу Вандомскому, который после измены герцога Бурбонского и смерти герцога Алансонского стал первым принцем крови. Герцог Вандомский пользовался симпатиями партии, враждебно смотревшей на регентство Луизы; таким образом, дворянство было удовлетворено: оно видело себя стоящим непосредственно у кормила правления и могло не только контролировать, но и иметь некоторую власть над регентшей, как это и обнаружилось в первом же заседании.
Зная о популярности своей дочери, Луиза привлекла к государственным делам и ее. Брантом говорит:
Во время плена Франциска Маргарита очень помогала своей матери управлять государством… и привлекать на свою сторону дворянство, ибо доступ к ней для всех был очень легок и она завоевывала сердца своими прекрасными качествами.
Луиза резко изменила свое отношение к представителям нового религиозного учения, опасаясь, как бы религиозная распря между Сорбонной и протестантами не отняла у нее помощи и содействия папы. Когда парламент громко заявил, что павийское несчастье есть кара Божия за попущения, оказанные «ереси лютеристов», регентша обратилась к Сорбонне с вопросом: что же делать, чтобы искоренить ересь и умилостивить небесное правосудие? Сорбонна ответила, что «нужно употребить власть и насилие против личности лжеучителей, ибо те, кто противится свету, должны быть к нему приводимы пытками и ужасом». Папа одобрил этот совет и благословил буллой от 20 мая 1525 года комиссию, которая, в сущности, вводила во Франции инквизицию.
Луиза целиком отдалась делу освобождения своего сына. Дипломатии была задана трудная задача. Всюду искали друзей и помощи; обратились даже к турецкому султану, и это явилось важным событием в сфере международных отношений: заклятый враг, «неверный мусульманин», призывается на выручку «христианского короля»! Венеция и папа, опасаясь нарушения политического равновесия, поддерживали Луизу, обещая ей всяческое содействие; Генрих VIII Английский заключил с Францией мир; оставалось только справиться с самим Карлом V. Но это оказалось не так-то легко.
Генрих VIII
Павийская победа была для молодого, 25-летнего, императора столь неожиданным и столь страстно желанным торжеством, что у него кружилась голова от грандиозности планов, начинавших теперь казаться ему осуществимыми. Он уже фактически владел большей частью Европы: император Германский, король Испанский, почти полновластный господин Италии, владетель Нидерландов… Карл мнил себя уже победителем Франции и основателем новой всемирной монархии. Для этого ему понадобится еще только одолеть турок и прибавить к своим владениям весь Балканский полуостров. В письме к Ланнуа он признается в своем намерении:
Так как Вы захватили короля Французского, которого я Вас прошу хорошенько хранить, то я не знаю, куда бы я лучше мог обратиться теперь, как не против неверных!..
Заключение становилось Франциску невмоготу. Роскошная итальянская весна врывалась в узкое окно его тесной кельи, у которого он тоскливо простаивал часами, блуждая взором по цветущей долине и по горам, за которыми лежала его родина. От тоски король-рыцарь, король-пленник сделался королем-поэтом. Именно к этому периоду его жизни, ко времени его плена, начавшегося в Пиццигитоне и кончившегося только в Мадриде, относятся многочисленные стихотворения Франциска, посвященные матери, сестре и «даме сердца». В них он описывает красоты расстилавшихся перед его глазами видов, свою тоску, свое одиночество без близких его сердцу людей; вспоминает Павийскую битву и другие события последнего времени.
Наконец завязались переговоры о выкупе короля. Первые же требования Карла V ужаснули Францию своей чрезмерностью. Они сводились к следующему: союз с императором против турок; брак дофина с инфантой
[51] Португальской; возвращение императору Бургундии и всех других графств, городов, принадлежавших некогда Карлу Бургундскому; уступка Прованса герцогу Бурбонскому, будущему зятю императора, и возвращение ему всех его прежних доменов, которые вместе с Провансом составят королевство, вполне независимое от Франции; возвращение Генриху VIII Английскому Нормандии, Гиени и Гаскони.
Франциск хотел быть рыцарем до конца и подтверждал уже раз написанное им к грандам королевства.
Подобно тому, как я предпочел ради чести моей нации и своей собственной избрать тюрьму вместо постыдного бегства, никто никогда не скажет, что я из желания быть освобожденным нанес ущерб своему королевству: почитаю себя счастливым весь остаток дней своих провести в тюрьме за свободу родины!
Но благородный порыв его скоро миновал, и он сам начал писать условия для своего освобождения, в которых делал много уступок сопернику.
В начале августа короля привезли в Мадрид. Франциск I думал, что Карл V примет его почти как дорогого гостя и немедленно вступит с ним в личные переговоры и что ему, славившемуся своим ораторским талантом, легко удастся склонить императора в свою пользу. Однако его поместили в мрачную башню. Теперь он находился в маленькой низкой комнате с одной дверью, с небольшим оконцем под самым потолком и двойной железной решеткой – нужно было становиться на стол, чтобы видеть что-нибудь из этого окна. Башня стояла на почти отвесной высокой скале; в глубине пропасти виднелось высохшее русло реки. Очевидно, императору хотелось довести короля до изнеможения, до полного отчаяния и принудить к тем уступкам, на которые он до сих пор не соглашался. Прошел целый месяц, а король еще ни разу не виделся с императором.
