Она подавляет его своей волей, вливая в него всю, до донышка, решимость изменить, развернуть, раскрыть, переопределить и переписать его и все, что за ним стоит, – и эта невидимая, мучительная битва исчерпывает ее силы и едва ли не убивает.
Меч кричит: «Я должен убивать! Я сделан для битвы! Я откован для войны!»
В ответе Мулагеш слышен холодный звон железа: «Времена изменились».
И она завершает начатое. А потом разворачивается к воинам внизу.
Она начинает говорить, и голос ее срывается от ярости.
– Слушайте меня, дети мои! Слушайте! Вы многих убили, завоевали многие страны! Вы выиграли бессчетные битвы и вели бесчисленные войны! – Голос ее все крепнет и становится подобным громовым раскатам. – Теперь я спрошу вас: вы мародеры – или слуги? Делитесь ли вы силой или приберегаете ее только для себя? За что вы сражаетесь? За то, чтобы уничтожать и разрушать, – или за то, чтобы сделать мир лучше? Ваш клинок – он часть души или тяжкое бремя, инструмент, который требует осторожности? Вы солдаты, дети мои, или дикари?
Над бухтой стоит тишина, нарушаемая лишь треском пламени и плеском воды. Адепты стоят на палубах кораблей и смотрят на нее с изумлением.
И тут один из них обращается к ней:
– Матерь наша, матерь наша! О чем ты говоришь? Что ты описываешь? Солдат не таков! Он не дает, он берет! Он не служит, а заставляет служить других! Солдат не делится властью, но берет ее себе, вырвав из рук тех, кто смеет заявить на нее право! Солдат никогда не дает, никогда не служит! Солдат сражается, чтобы убивать, требовать, забирать и завоевывать! Вот каковы мы!
Мертвые бормочут слова согласия, и их тихие голоса плывут над водами.
Мулагеш склоняет голову. Ее неудовольствие, гнев и презрение ярко разгораются в ней, и меч отражает это, вспыхнув ярче, чем полуденное солнце, – теперь он белый клинок чистого света, подобный утренней звезде.
Она заносит меч и в ярости кричит:
– Вы взвешены и найдены легкими! В глазах моих вы не воины! Нет среди вас настоящих солдат! И таково мое слово: нет больше обетования между нами!
И она бросает сияющий меч вниз.
* * *
Капитан Сакти, не веря глазам своим, смотрит на то, как Вуртья размахивается и забрасывает сверкающий, горящий меч в море. Тот летит, подобный молнии, комете, вспышке света столь яркого, словно само небо треснуло и раскрылось. Он вскидывает руку, чтобы прикрыть глаза, сквозь пальцы наблюдая, как огненная взблескивающая звезда со свистом рушится в воду по самому центру флотилии.
Горизонт вспыхивает. Это походит на взрыв тысячи снарядов, на смерть звезды – и теперь на них катится волна чистейшего яркого белого света.
Сакти закрывает глаза. Он кричит и падает на пол, прикрывая лицо руками, собираясь для удара. Взрыв поднимет из моря волну ревущей воды, которая обрушится на берег. Шрапнель засвистит, заверещит над ними, прольется, подобно дождю, и разорвет их на части. И они растают в волне горячего огня, от которой вспыхнет все что ни есть на суше.
Но ничего не происходит.
Он ждет. Затем убирает руки от лица, поднимает голову и смотрит.
Глаза еще привыкают к свету, и этот скупо освещенный мир взрывается бледными зелено-голубыми пузырями. А когда они рассеиваются, глазам его предстает затянутая густыми клубами дыма бухта. И в этом дыму он не видит ни мачт, ни горящих кораблей…
Тут поднимается ветер. Дым еще быстрее сворачивается клубами, а потом поднимается, как занавес.
Сакти медленно встает.
Бухта пуста. Нет, не просто пуста – вода спокойная и гладкая, какой она была каждую ночь на этой неделе. На берегу – ни следа обломков, и фигура Вуртьи тоже исчезла.
– Все, – говорит он. – Их больше нет.
Он слишком ошарашен, чтобы отреагировать, когда техники начинают хором орать от радости.
* * *
Сакти пытается бежать быстрее, но тело его не слушается. Он уже больше четырех часов на ногах, с молниеносной скоростью перемещаясь по крепости, – с того самого момента, как Бисвал объявил, что эта ночь будет жаркой. Теперь ноги его болят, колени поскрипывают, да и с нижним отделом позвоночника не слишком ладно. Впрочем, его собратья-солдаты измучены не меньше, и они тоже бегут по камням туда, где они видели Божество, свет факелов мечется вверх-вниз в темноте, и Сакти собирается с последними силами, поднимает угасающий, горящий красным факел и кричит:
– Ко мне, мальчики и девочки, ко мне! Поспешим же!
А еще это все совершенно неправдоподобно. Наверное, все тоже думают: мы что, правда видели сегодня ночью Божество войны? И она действительно уничтожила прямой наводкой собственную армию, стерла их с лица земли одним ударом? Или случилось… что-то другое?
Сержант Бурдар показывает пальцем на что-то впереди:
– Вон, вон там, капитан! Вот там!
Там, на самом краю утеса, кто-то сидит.
Капитан Сакти бежит к ним, крича:
– Не стреляйте, демоны вас задери, не стреляйте, мать вашу за ногу! Стрелять только в случае крайней необходимости! Мальчики и девочки, не открывать, мать его, огонь!
Они останавливаются и пропускают его первым. Чего ему ждать, он не знает: может, они найдут меч Вуртьи воткнутым в камень по самую рукоять. Или обнаружат какую-то нездешнюю, божественную рану в реальности, как это было в Мирграде. Или утесы возьмут и обрушатся, не выдержав натиска безумия, овладевшего миром сегодня ночью.
Но вот солдаты окружают тех, кто находится на утесе, и он не обнаруживает ничего странного, ничего ирреального. Капитан Сакти побывал во многих боях, поэтому открывшееся его глазам зрелище до боли знакомо: молоденький солдат, распростертый на земле, бледный и неподвижный, раненный в бок, а рядом с ним сидит, скукожившись, женщина и истерично всхлипывает, словно бы это ей, а не солдатику нанесли смертельную рану.
Она раз за разом повторяет те же слова:
– Хватит, хватит. Пожалуйста, пожалуйста, хватит…
17. Любовь, которая не перестает
Люди часто спрашивают меня: что я вижу, когда смотрю на окружающий нас мир. Ответ мой прост и правдив. Возможности. Я вижу возможности.
Из переписки Валлайши Тинадеши, 1649 г.
Мулагеш смотрит в потолок тюремной камеры.
Все болит. Голова, левая рука, правая рука, колени, обе голени – что-то болит больше, другое меньше, но все равно болит. Болит даже ампутированная левая рука – любопытная фантомная боль, – впрочем, возможно, рука болит из-за того, что Мулагеш пока так и не вернули протез. Но все это какая-то ненастоящая боль. Она приглушенная и далекая, словно все это происходит с кем-то на другом конце света.
