– И ты прекрасно знаешь, что это неважно, – говорит Нур. – Даже если речь идет о довкинде. Мы не можем оставить это безнаказанным. Когда мы найдем его, ему придется ответить за содеянное.
– Когда мы найдем его, сэр?
– Ах, да. Ты же не знаешь. После ночи вторжения довкинда никто не видел. В прошлом он был агентом министерства. Таких, как он, найти нелегко. – Нур откашливается. – Так или иначе, но он оставил письмо.
– Письмо?
– Да. Он признает там, что весь план по сохранению статуй – оставление божественных артефактов на территории гавани – был целиком и полностью его идеей. Он говорит, что дочь его не имела к этому никакого отношения. Он заявляет, что сделал это из патриотических соображений, чтобы помочь своей стране, он берет на себя полную ответственность за перечисленные действия – хотя это не совсем так, потому что он бежал.
Он смотрит на Мулагеш:
– Это правда? Это была его идея?
Мулагеш трет левую руку – она болит.
– Возможно. Я не знаю.
Нур снова бросает на нее осторожный взгляд.
– Я прекрасно понимаю, что эти статуи практически никак не повлияли на ситуацию в Вуртьястане, – говорит Мулагеш. – Просто так все совпало. А все, что случилось, случилось по вине Рады Смолиск и Лалита Бисвала. Это правда.
– А почему ты не попыталась связаться со мной? Почему не поставила в известность военный совет?
– Если бы они узнали, что премьер-министр замешана в неофициальной операции, в которой фигурирует божественный след… – Мулагеш пожимает плечами. – Какую реакцию это бы вызвало? Даже если бы мы отыскали настоящий источник угрозы?
Нур кивает со вздохом:
– Это, пожалуй, так. Нашлись уже те, кто считает, что вся эта история – это мистификация со стороны премьер-министра. Я так понимаю, что отказываться признать очевидное – приятнее, чем смотреть правде в глаза.
– А что будет со мной, сэр? Меня ждет суд?
– Суд? – удивляется он. – Нет, не суд. Во всяком случае, не сейчас. Будет проведено расследование – но я полагаю, что твои действия, Мулагеш, признают правомерными. У тебя тысячи свидетелей того, что ты совершила прошлой ночью. И неважно, что многие толком не понимают, что увидели. И есть дюжины солдат, которые могут засвидетельствовать ошибочные действия генерала Бисвала перед вторжением.
Мулагеш вся дрожит.
– Но… Но Панду…
Лицо его смягчается:
– Да, бедный старший сержант. Ты объяснила мне, что то был несчастный случай. И мы нашли осколок его меча в твоем протезе. Для меня это достаточное доказательство твоей невиновности.
– Но… но кого-то нужно… признать виновным, сэр.
– В чем виновным?
Мулагеш едва удерживается, чтобы не сказать – за все. Потому что единственный раз в жизни она почувствовала себя виновной в том, что причинила миру столько зла, нанесла столько ран и столь многих убила.
Генерал Нур долго смотрит на нее:
– Мы должны вернуть тебя домой, Мулагеш. Ты пробыла здесь слишком долго. Слишком долго ты находилась на передовой – и душой, и телом.
Он встает и открывает дверь камеры настежь. Потом поворачивается и говорит:
– Я оставлю эту дверь открытой. Генерал Мулагеш. Выходите, когда сочтете себя готовой. Когда посчитаете, что заслуживаете этого. А ты заслужила это, Турин.
Она ждет, пока он удалится на приличное расстояние, и снова начинает плакать. Чтобы прийти в себя и собраться с духом, ей понадобится час с лишним.
* * *
На следующий день Мулагеш, наслаждаясь утренним воздухом и открывающимися видами, идет по тропе вдоль береговых утесов. С юга пришел атмосферный фронт, и все облака сдуло теплым ветром. Нур приказал выдать ей новую форму и дал время, чтобы привести себя в порядок и воспользоваться медицинской помощью. Все это способствует хорошему самочувствию. И даже Вуртьястан теперь не производит на нее гнетущего впечатления.
Турин идет через рощицы и лески, все дальше к северу от крепости и города. Понадобилось лишь несколько минут, чтобы оторваться от хвоста – их было двое, этих сайпурских солдат в штатском, и филеры из них оказались неважные. Потом она поворачивает к берегу.
Она очень быстро находит то, что ищет, – тайное место, где берет начало крохотная, жутковатая лесенка, что спускается с обрыва к морю. Она вспоминает, как сидела и смотрела, а Панду уводил лодку в море, а потом к нему присоединилась девушка.
Мулагеш осторожно спускается по ступеням. Такой обрыв раньше испугал бы ее, но теперь она ничего не боится. Ей некоторое время самой пришлось побывать смертью, так что идея ее более не пугает.
Она останавливается, уже почти дойдя до низа. И кричит:
– Сигруд? Это я! Ты это… это самое, не убей меня, ладно?
Молчание.
Затем негромкое:
– Хорошо.
Она спускается до самого низа и обнаруживает его сидящим в пещерке под тонким каменным сводом. Выглядит он отвратительно: щеки провалились, весь грязный, сломанная рука на перевязи – сам, видно, ее сделал, и получилось не очень.
– Проклятие всем богам, – ахает она. – Как ты выжил-то? Несколько дней ведь уже прошло!
– Не очень хорошо, – соглашается он.
Единственный запавший глаз смотрит на нее с горечью:
– Как ты узнала, что я здесь?
Она подходит и садится рядом с ним на гальку.
– Я подумала, что ты захочешь прийти в место, которое напоминает о ней…
Он склоняет голову, но ничего не отвечает.
– Все хорошо? – через некоторое время спрашивает он.
– Нет. Я сказала им правду, – говорит она. – Насчет того, что случилось. Насчет того, что ты сделал с этими солдатами.
– А гавань?
– В смысле – гавань? Хочешь сказать, то, что там наврал в письме? Что это целиком и полностью твоя идея? Ну… этому я возражать не стала.
Она с глубокой печалью смотрит на него:
– Ты не хотел, чтобы о ней осталась плохая память?
– Я… я хотел, чтобы хоть какая-то часть ее жила дальше, – говорит он. – То, чему она посвятила свою жизнь. Но теперь вот ты нашла меня… Расскажешь им? Позволишь арестовать меня? Чтобы все, сделанное моей дочерью, пошло прахом?
– Нет. Этого я делать не стану. Я уже организовываю встречи с вождями племен. Хочу поговорить с ними перед отъездом – как раз об этом.
– О чем?
– О том, что, если они просрут то, что Сигню для них сделала, и не построят нормальное государство, я вернусь и убью каждого из них.
Он смотрит на нее:
– Ты… ты думаешь, они поверят?
