Она прищуривается:
– Я прошлой ночью была их богиней, Сигруд. Немножко и недолго. Но я была Вуртьей. Они поверят, не бойся. – Она фыркает. – Но первым делом я поговорю с Лемом. Который из ЮДК.
– О… чем?
– О том, чтобы оставить яхту Сигню здесь у берега. – Она передает ему карту. – Она будет здесь завтра утром.
Он изумленно смотрит на карту, затем медленно берет ее.
– Ты… ты даешь мне уйти?
– Нет. Я даю тебе фору.
– Но… я же убил тех солдат.
– Ну да. И это такое дело, серьезное. И мне тошно от одного воспоминания.
Она смотрит, как волны накатывают на камушки у ее ног, пытаясь утащить их с собой.
– Но я сама совершила что-то в этом роде. И мне дали второй шанс. Я буду распоследним дерьмом, если не дам того же другому.
– Я не заслуживаю такой доброты.
– Ах, какое слово… – Она смотрит на океан. – «Заслужить». Как нас это волнует… Волнует, что у нас должно быть то и это и нам должны то-то и то-то. Сколько сердец разбивалось из-за этого слова, и не сосчитать…
Она смотрит, как он складывает карту дрожащими пальцами и лицо его наморщено, как у мальчишки, который старается изо всех сил не плакать.
– Мне очень жаль. Жаль Сигню…
Он убирает карту.
– Смогу я ее увидеть?
– Нет, Сигруд. Не сможешь.
– Пожалуйста! Я должен! Просто… просто сделай для меня еще и это. Это последнее, я более ничего не попрошу у тебя.
– Сигруд…
Он смотрит на нее, и вид у него решительный:
– Я хочу присутствовать на ее похоронах.
– Похоронах? Сигруд, я не могу…
– Хоть издалека на них посмотреть! Я должен это увидеть. Я должен убедиться, что она почила с миром.
– Разве ты не хочешь, чтобы ее похоронили дома?
– Похоронили? Дрейлинги не хоронят своих мертвых.
Тут он смотрит на запад, где стоят у берега краны ЮДК.
– А это и есть ее дом. Она посвятила этому месту и этой работе всю свою жизнь. Если уж это нельзя считать домом, Турин Мулагеш, то что же тогда дом? Я не был рядом с ней, когда она нуждалась во мне, поэтому… пожалуйста. Пожалуйста, пусть я буду рядом с ней хотя бы для этого.
* * *
Вечер выдался холодным, и солнце раскрасило небо широкими полосами вишнево-красного. Мулагеш надела свою парадную форму впервые за много лет, и город внизу весь залит светом факелов – работы по реконструкции возобновились. И, несмотря на такую красоту, на сердце у Мулагеш лежит тяжкий груз, и ничего ее не радует.
Винташ оттягивает руку. Ох, если бы только Сигруд не просил ее об этом… Но он попросил, и она не смогла отказать.
Малые ворота в западной стене крепости открываются. Оттуда выезжают конные носилки, в которые впряжен большой тяжеловоз. Нур идет рядом, на нем тоже парадная форма, и он кивает Мулагеш. За ним следует небольшая свита офицеров, их немного, ровно столько, чтобы выказать уважение – все же, в конце концов, хоронят не сайпурца. Она ждет, когда носилки поравняются с ней, закидывает винташ на плечо и идет рядом с Нуром.
Она оборачивается: все готовили впопыхах, и это, конечно, не похоронные дроги, которые больше приличествовали случаю. В носилках она различает завернутое в шкуры тело.
– Странный какой-то у них ритуал, – говорит Нур, пока они шагают по дороге в город. – Нет, погребальный костер – это я понимаю, но сжигать корабль?..
– Это символический акт, – говорит Мулагеш.
– Корабль жалко, – пожимает плечами Нур. – Впрочем, у дрейлингов он явно не последний…
– Я так понимаю, это знак уважения.
В город они спускаются долго, но теперь дорога ей хорошо знакома. Мулагеш идет по улице и оглядывает прочные деревянные конструкции, которые обещают стать крепкими дрейлингскими домами – хотя сейчас работы прекращены из-за похорон. Через три недели этот город будет уже не узнать. Но самые большие перемены – в гавани. Сейчас волнолом и маяк испускают мягкий золотистый свет.
– Ого, – говорит Нур, когда они подходят ближе. – Что это?
Мулагеш еще минуту вглядывается в пейзаж, а потом понимает: волнолом и каждый балкон маяка светятся огоньками, и над каждым она видит суровое и грустное лицо.
– Лампады, – поясняет Мулагеш. – Это рабочие. Они пришли на похороны. И у каждого в руках – лампада.
– Это все… для нее? Я-то думал, она обычный инженер была.
Носилки сворачивают в сторону от гавани – они направляются на северный берег Солды.
– Она сделала невозможное, – говорит Мулагеш. Она кивает туда, где Солда теперь течет по освобожденному от камня руслу. – Она расчистила русло, построила гавань. Сделав это, она оказала неоценимую услугу стране. Теперь Соединенные Дрейлингские Штаты сумеют расплатиться со всеми займами.
– Ты думаешь, дочка довкинда сделала все это?
– Она запустила весь процесс, как мне кажется.
На берегу реки лежит небольшая лодка. Это маленькое деревянное суденышко, нарядно украшенное – Сигню была бы, наверное, против… Зам по безопасности ЮДК Лем стоит рядом с ним. На Леме корпоративная униформа, и он мрачен и подавлен.
Мулагеш подходит и видит, что лодка пуста, только на дне лежит немного веток для розжига. Этого она не ожидала. Лем виновато смотрит на нее:
– Мы подумали, что надо выложить лодку ее старыми чертежами. Теми, что она не воспользовалась. Но потом решили – она бы этого не одобрила. Она бы хотела, чтобы мы пустили их в дело.
– У нее не было времени на мирские развлечения, – говорит Мулагеш. – И я сомневаюсь, что все это приносило ей удовольствие. Что ж… что теперь?
– Теперь мы положим ее в лодку, – тихо отвечает Лем. Он поднимает высокий прозрачный кувшин с желто-оранжевым маслом. Рядом стоит свечка в маленьком стеклянном стакане. – Мы поставим масло на нос. Затем спустим лодку на воду, зажжем свечу, и кто-то перережет веревку. И когда лодка выйдет в море, все вспыхнет. Согласно традиции, нужно выпустить горящую стрелу, но… – он опять виновато взглядывает на нее, – сейчас мало кто умеет стрелять из лука.
– Понятно, – говорит Мулагеш.
Она отступает в сторону, когда Лем и другой работник ЮДК протягивают руки и осторожно вынимают тело из носилок. Они обращаются со своей ношей так деликатно, словно держат охапку лилейных лепестков.
Они бережно укладывают тело в лодку. Лем развязывает узел над шкурами, и те раскрываются – под ними становится видно лицо.
Сигню выглядит так, как Мулагеш и ожидала: с лица ушел всякий цвет, оно искажено и немного опухло. Совсем не та Сигню, которую Турин знала при жизни, – та была полна жажды и восторга. Но Мулагеш много раз видела трупы, так что она не удивлена.
