Мулагеш стоит на краю утеса и смотрит вниз. Там на скалах гнездятся чайки: они летают туда и сюда над волнами, ловя мошек – фарфорово-белых и жутковато светящихся в лунном свете. Кроме нее, тут никого нет. Ни одной живой души на полмили вокруг.
Над горизонтом ворочаются грозовые облака, полыхает молния. Надвигается буря – и здесь, пожалуй, уже опасно находиться.
Как бы хотелось вырасти. Перерасти воспоминания о Желтом походе. Но эти воспоминания, нахлынувшие в шахтах – молоденький Банса, еще не вошедший в полный возраст, стучит по стене разоренного дома, он пока не знает, что ждет его впереди, буквально через несколько дней, – эти воспоминания словно превратили всю ее жизнь после Желтого похода в следы дыхания на стекле, следы – их можно запросто стереть рукой и увидеть в окно все тот же страшный, курящийся дымами ландшафт, от которого невозможно отвернуться, который невозможно не видеть, даже если закрыть глаза.
Мулагеш смотрит на этикетку на бутылке вина. Какая-то вуртьястанская гадость. Она допивает, подходит к краю утеса и выкидывает ее.
Потом глядит, как та, посверкивая, летит вниз, словно зеленая слеза, падающая в темный океан. А потом разбивается в пыль о камень. Звука удара Мулагеш не слышит.
Она смотрит на отражающуюся в волнах луну. А что, если луна – это такая дыра в мироздании и в нее можно залезть и выпасть с другой стороны? Выпасть туда, где можно наконец отдохнуть.
Но потом все меняется, и луна скалится, как голый череп.
Мулагеш смаргивает. К ее удивлению, лунное отражение опять меняется, и теперь это не череп, а женское лицо, бесстрастное и неподвижное, лицо, над которым перекатываются волны.
– Какого демона? – бормочет она.
И тут океан вскипает, словно что-то выстреливает из его глубин.
Оно поднимается, поднимается…
И тут Мулагеш видит, что это. Видит ее.
Она встает невозможно быстро, как кит, в прыжке разбивающий поверхность воды, – вода стекает с ее огромных плеч, с ее ладоней. Стекает по подбородку. Она огромна, она гигант, закованный в металл: в сталь, железо и бронзу с пятнами ржавчины. Когда она встает, огромные утесы едва достают до ее груди, и вот она стоит, чудовищных размеров, поблескивающее существо, четко вырисовывающееся на фоне ледяной луны и звезд. Лицо ее холодно и ничего не выражает: это бесстрастная стальная маска, глаза ее темны и пусты.
На ней шлем, понимает Мулагеш. И она не из металла, на ней доспех – неземной красоты доспех, изукрашенный узорами, на груди пластина поверх кольчуги, и на пластине этой выгравированы тысячи жутких образов поражающих своей жестокостью битв и сражений.
Она величественна, ужасна и прекрасна. Она – это море, луна и утесы. Воплощение войны, воплощение вечной битвы.
– Вуртья, – шепчет Мулагеш.
Это невозможно, этого не может быть – но вот оно есть, и Мулагеш на нее смотрит.
Одна огромная рука в кольчужной сетке хватается за край утеса, и она приподнимается еще выше.
Нет, нет!
Перепуганные чайки кричат. Под ногами Мулагеш земля дрожит, и она нащупывает «карусель» в портупее.
Вуртья возвышается над Мулагеш, объятая тьмой и невероятная, красивая и чудовищная одновременно. Раздается скрежет металла, и ее пустые глаза обращаются к форту. В правой руке что-то сверкает – это меч, и клинок его омыт призрачным, бледным сиянием.
«Я тебя не пущу», – думает Мулагеш.
Она выхватывает «карусель», прицеливается и стреляет. Она видит отражение вспышки в гигантских стальных поножах и смутно понимает, что кричит во весь голос: «Я тебя, мать твою, не пущу!»
Мулагеш понимает, что сходит с ума – нельзя такое видеть смертным, нельзя смотреть на такое, – но, к ее удивлению, Божество реагирует и отступает, словно бы ему причинили боль. Мулагеш слышит, как гулкий и страшный голос кричит у нее в голове: «Стой, глупая женщина! Стой!»
И тут звезды меркнут, и она чувствует, как проваливается куда-то, а где-то вдалеке рокочет гром.
8. Та, что расколола мир надвое
Мы обнаружили, что образы Божеств текучи и меняются от летописца к летописцу, однако Божество Вуртья интересно прежде всего тем, что ее описание стабильно переходит из одного вуртьястанского текста в другой. Изначально ее представляли в виде животного, подлинного монстра, четырехрукого получеловека-полуживотного, дикого и хищного. Для того образа Вуртьи характерны кости, зубы, клыки и рога – естественное оружие животного мира. Некоторые из этих черт перешли и в более поздние изображения.
Но приблизительно начиная с шестого века, в самый разгар Божественных пограничных войн, в ходе которых Божества и их последователи сражались за мировое господство, образ Вуртьи разительно изменился. Она уже не представала в виде зверя – она манифестировалась как четырехрукая женщина в доспехах. Этот доспех существенно опережал свое время: латы поверх кольчуги, кольчуга поверх кожаного панциря, и на латах изображались все ее победы, все враги, которых она повергла, и все было представлено с графической точностью. И вскоре после этого она стала появляться со знаменитым Мечом Вуртьи в руке. Клинок был скован из лунного света, а гардой и навершием служила отрубленная рука сына святого Жургута, самого пламенного почитателя Вуртьи.
Интересно, что это изменение во внешности совпало с другими переменами. Во-первых, после этого преображения появляются первые связные, подробные описания природы вуртьястанского посмертия, словно прежде это посмертие еще не существовало. Во-вторых, хотя Вуртья представала в человеческом образе, четырехрукость сохранялась, причем ее верхняя левая рука теперь отсутствовала, словно ее отрубили во время преображения.
А в-третьих, и это, пожалуй, самое важное, после отмеченных перемен нет ни одного упоминания о том, что Божество Вуртья говорила – ни с другими Божествами, ни со своими последователями.
Ефрем Панъюй. «Природа искусства Континента»
До Мулагеш доносятся пронзительные крики. Где-то кашляют и плюются моторы. Откуда-то пахнет дымом. Но это не стрельба – ее вполовину работающий мозг отмечает, что да, не похоже на бой.
Потом – вспышка, удар, звон. По лицу бьют дождевые струи. Мулагеш приходит в себя.
Она лежит на мокрой земле. Дождь барабанит по спине. Она медленно припоминает, что у нее есть конечности. Она переворачивается, плечи тут же отдают болью. Мулагеш смотрит вверх.
Вуртьи больше нет. Дождь поливает утесы, ручейки воды вьются по мокрой траве и стремятся в море.
Мулагеш снова слышит крики и рев машин. Она садится, все ее тело болит. Будто она в полном смысле этого слова упала с неба. Она садится и оборачивается.
В паре миль от форта Тинадеши над землей поднимаются клубы густого дыма. Понятно, что это горит. Шахта, в которой добывают тинадескит.
