Так, теперь понять бы, что с этим со всем делать.
– Рука-то одна, демон ее побери… – бормочет она.
Надо собраться. Она подпрыгивает, и ей удается перекинуть через стену локти. Брезентовая крыша продавливается, и у Мулагеш получается хорошо зацепиться. Повисев так несколько минут, она задирает правую ногу и перекидывает лодыжку через стену. А потом подтягивается, оседлывает край и переводит дух.
Сидит она устойчиво, ура. Мулагеш вытаскивает боевой нож и вырезает в крыше дырку, в которую могла бы пролезть. А что там, под брезентом, ну-ка? Но ничего не видно – темно и темно. Хорошо, что она догадалась прихватить фонарь, пусть он и весит все десять фунтов.
Мулагеш сбрасывает вниз веревку, затем перекидывает фонарь на грудь и включает его – как там веревка, далеко ли от пола, можно ли будет спрыгнуть. Веревка-то достает, но… а это что такое? Вот это вот, рядом?
Что-то не то здесь, что-то не то…
– Это что еще за хрень… – шепчет она.
Потом вцепляется в веревку рукой и медленно-медленно съезжает вниз. Оказавшись на полу, она снова включает фонарь, разворачивается и…
– Срань господня… – ахает она.
* * *
Вближайшей футов пятнадцать высоты; в ней – в смысле в безукоризненно сработанной статуе: это мужчина, сидящий на полу со скрещенными ногами. Он абсолютно лыс, и вид и поза его расслаблены и спокойны. Спина прямая, ладони на коленях. Вот только он сидит, пронзенный девятью длинными мечами – мечи по самую рукоять всажены в бока, спину и живот, острия клинков торчат из пробитого насквозь тела. Эти клинки, по идее, должны пронзить все важные органы, и тем не менее мужчина смотрит вдаль с совершенно спокойным лицом, словно затаив дыхание. Статуя выточена из какого-то бледно-белого камня, возможно, мрамора, но она вся облеплена ракушками и прочими морскими тварями. Умиротворенное лицо портит целая колония рачков, которая расползается вверх по шее и до самой скулы – от этого кажется, что у мужчины что-то не в порядке с кожей.
На лбу у него вырезан рисунок – отрубленная рука, вцепившаяся в рукоять меча. Сигила Вуртьи.
Мулагеш изумленно оглядывает статую, призрачно белеющую в свете фонаря. Одно колено мужчины выше другого – его поставили неровно, словно бросили с высоты в грязь. На земле – отпечатки шин: похоже, сюда заезжает какая-то крупная техника.
Мулагеш наконец берет себя в руки и смотрит, что еще тут есть. Брезентовый полог слабо пропускает свет: луна заливает его белым, сияние ее едва просачивается, и оттого кажется, что Турин оказалась внутри гигантского барабана или лампы из кожи какого-то огромного животного; пересекающиеся узором швы у нее над головой напоминают разветвленную систему сосудов. Она в состоянии разглядеть лишь то, что освещает фонарь, однако… да тут их дюжины, этих статуй…
А может, и не дюжины. Может, сотни…
Мулагеш отводит луч фонаря от статуи пронзенного мечами мужчины и освещает следующий объект – что-то вроде массивного каменного стола, который весь покрыт резьбой в виде рогов, клыков и костей. Стол тоже стоит в грязи, перекосившись, по бокам он весь замызган солью и илом. Какая странная, нездешняя красота… А вот и сотни крохотных подставок под тоненькие свечи – с этой стороны люди подходили и преклоняли колени… В центре что-то вроде купели – может, кого-то в ней омывали. А может, из этого углубления пили, кто же теперь скажет наверняка…
Мулагеш идет дальше, переводя луч фонаря с одного… э-э-э… ну, скажем, предмета на другой. Статуи почему-то кажутся не статуями, а автоматами или механизмами, только неизвестного назначения и непонятно как устроенными.
Вот колонна, покрытая резьбой, изображающей человеческие зубы. Дверной проем в виде двух склоненных друг к другу мечей. Трон, словно выросший из рифовых кораллов. На всех давно поселились морские анемоны, рачки и мидии. С других свисают подсохшие завитки водорослей. От этого статуи кажутся погруженными в глубокий траур. Но все они в прекрасном состоянии – без сколов, без царапин…
– Это все наследие древнего Вуртьястана, – вслух говорит Мулагеш. – Они ведь подняли их со дна, не правда ли?
А ведь Сигню утверждала, что с глубины они поднимают лишь ил и строительный мусор. А эти статуи – да они кажутся только вчера изваянными! А почему никто о них не знает? Странно это все…
Хотя… хотя она понимает, почему никто не знает о происходящем. Вот черный шар, который против всех законов физики удерживается на тоненькой мраморной колонне. При виде его волосы на руках Мулагеш встают дыбом. На шаре – бесчисленные отпечатки рук, словно кто-то поддерживает его со всех сторон, и из глубины души всплывает мысль: а ведь этот шарик до сих пор держат, до сих пор прикладывают к нему ладони – просто поддерживающие стали невидимками…
Это все за милю попахивает Божественным. А чего больше всего боится цивилизованный мир? Правильно, слухов о возрождении Божественного в Вуртьястане.
А вот следующая статуя вызывает в Мулагеш чистый, беспримесный ужас. Над ней нависает массивная фигура адепта Вуртьи. В руке у него – гигантский меч, на плечах и на спине топорщатся рога и кости, а на лице – та самая маска с едва намеченными человеческими чертами, тут же напоминая Мулагеш о посетивших ее в шахте видениях. На адептах была такая же броня, и выглядела она так, словно проросла в тело. А еще Турин вспоминает и догадывается, что доспех этот питается кровью, и чем больше ее носитель убивает, тем быстрее этот доспех растет. На каменном гиганте броня разрослась так, что под ней с трудом угадывается человеческое тело – возможно, оно также мутировало… Очень хочется надеяться, что статуя несколько преувеличивает реальные размеры – это чудище на четыре добрых фута выше обычного человека.
А что там на постаменте у нас написано? Ага. «Жургут».
Мулагеш вытаскивает свою папку и смотрит на запись, сделанную в комнате Чудри. Ту самую, за авторством самого Ефрема Панъюя.
Клинок и рукоять имели разные значения для вуртьястанцев. Клинок символизировал атаку, нападение, агрессию, в то время как рукоять в виде отрубленной руки сына святого Жургута была символом жертвенности.
– Вот этот монстр – святой у них? – вслух удивляется Мулагеш.
Жуть какая… Чудовище с торчащими отовсюду рогами, костями и зубами – да такое в страшном сне не увидишь… А представить, что такое вот встретится тебе в яви – это… это…
– Кошмар, – шепчет она.
Что там говорила Гожа? Устрашающе огромная фигура, выходец из кошмарного сна…
Мулагеш выключает фонарь и прикрывает глаза, чтоб дать им привыкнуть к темноте.
А потом снова разглядывает статую Жургута – из темноты проступает что-то человекообразное и усаженное иглами.
– Человек из шипов, – тихо говорит она.
Неужели это оно? Неужели человек, которого Гожа рассмотрела на поляне с угольными кучами, был облачен в доспехи адепта Вуртьи? А ведь Турин сама считала, что эти убийства носили ритуальный характер. И доспех адепта мог составлять часть ритуала, каким бы он там ни был…
