Надар фыркает:
– И зачем им это, генерал?
– Я не знаю. Но я думаю – не случайно мы нашли тинадескит на месте преступления в Гевальевке. А это убийство произошло много месяцев назад. Они непосредственно из шахты этот тинадескит украли.
– Но опять же, генерал, зачем им это?
– Зачем они убили тех фермеров? Зачем они подорвали шахты, как вы считаете? Я что-то не слышу никаких предположений насчет того, чем мотивировались эти ребята, совершая такие преступления…
– Мне абсолютно ясно зачем, генерал, – отвечает Надар. – Они дикари. Они просто стараются навредить всем, кто не на их стороне. Как угодно навредить, мэм. О другом они не думают.
Мулагеш поднимается:
– Капитан, у вас за последние месяцы случилось три утечки, причем серьезные. Кто-то выкрал у вас взрывчатку, кто-то выкрал сугубо засекреченные экспериментальные материалы, и кто-то сделал подкоп под вашу шахту в четверти мили от засекреченного объекта. И вы все еще не знаете, кто за этим стоит. Если кто и не думает здесь, капитан, это явно не вуртьястанцы.
Надар в ярости уже открывает рот, чтобы сказать что-то неприятное, но ее опережает Бисвал:
– Хватит, капитан. Я не хочу, чтобы вы произнесли что-то нарушающее субординацию. Можете идти.
Надар переводит взгляд с него на Мулагеш и обратно. Потом зло отдает честь, разворачивается на каблуках и уходит обратно в крепость.
Бисвал кивает Панду и говорит:
– Вы тоже можете идти, старший сержант.
– Да, сэр.
Панду отдает честь и бежит вслед за Надар.
Бисвал смотрит на Мулагеш с видом человека, который уже наслушался всяких бредней и не готов к их очередной порции.
– Турин, ты смущаешь умы местных. Я бы не возражал, но мне ведь с ними и дальше жить.
– Ваш капитан – прекрасный офицер, Бисвал. Но она предвзята и упряма. Сколько она уже размахивает перед тобой саблей, умоляя взяться за станцев?
– Она такая не единственная, – отвечает Бисвал. – Многие мои советники считают, что с местными не надо дипломатничать.
Мулагеш кивает на располосованный мечами камень:
– Но ты не можешь смотреть на это и не признавать: это что-то божественное.
Повисает пауза.
– Ты думаешь… ты думаешь, что это имеет какое-то отношение к божественному?
Бисвал смотрит на нее искоса, словно ожидая финальную фразу анекдота.
– Ты серьезно думаешь, что божественное вмешательство все-таки возможно? Здесь, на заднем дворе Вуртьи, о которой мы точно знаем, что она мертва?
И ведь нельзя ему правду рассказывать, нельзя. Но если она добьется от него, чтобы он запросил помощь министерства, это поможет расследованию.
– Я думаю, что кто-то считает, что творит нечто божественное. Ритуально обезображенные трупы, а рядом идет добыча тинадескита… А теперь мы и вовсе нашли не только этот странный тотем, но и туннель в шахты рядом с ним. Я не думаю, что строители туннеля планировали взорвать рудник. Я считаю, они хотели обеспечить себе доступ к тинадескиту – не знаю, с какими целями. Впрочем, с божественным никогда ничего не известно наверняка. Может, они считали, что эта штука божественная. Теперь мы знаем, что она не чудесная – в конце концов, сколько тестов провели. Может быть, они просто решили действовать исходя из того, что она чудесного происхождения, и точно воспроизводить все ритуалы. Но я не могу достучаться до твоего капитана, она отказывается видеть что-либо, кроме мятежников.
Бисвал тяжело вздыхает. Прикрывает глаза, и лицо у него принимает какое-то голодное, измученное выражение – словно несчетные заботы обгрызли его плоть. Потом садится на корточки, а затем на землю, покряхтывая от болей в позвоночнике.
– Ладно. Давай присядем.
– Э-э-э… ну ладно.
Мулагеш садится рядом.
Он лезет в карман и вынимает фляжку.
– Похоже, я профинансировал контрабандистов, прикупая это, – говорит он. – Рисовое вино.
– Какой марки?
– «Облачное».
Мулагеш присвистывает:
– Ничего себе. Я такое только дважды в жизни пробовала, и то лишь на день рождения.
– Кто тебе его дарил?
– Каждый раз – тот же самый человек. Я.
Он передает ей фляжку. Рисовое вино подобно жидкому золоту. От одного глотка ей ведет голову. Приятное ощущение.
– Лучше, чем в прошлые разы.
– Это твое нёбо. Ты слишком привыкла к дрянной еде и дрянной выпивке, которыми мы здесь пробавляемся. Ты могла бы выпить дизельное топливо, и оно бы все равно порадовало тебя тонким вкусом.
Он снова вздыхает и смотрит на нее.
– Надар такая не одна. Многие не доверяют станцам. Большинство офицеров потеряли здесь друзей и товарищей. Мы на войне, Турин. Возможно, первой из многих – Континент ведь наращивает мускулы. В Галадеше не желают к этому прислушиваться. Премьер-министр тоже. И станцам это только на руку. Так что надо хоть кому-нибудь из командования иметь мужество, чтобы прислушаться.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что мятежники потихоньку прощупывают нас. Наблюдают за нами, высматривают уязвимые места. Мы им отвечаем – они отступают.
Он вздыхает:
– Но ты не думаешь, что это… – и он кивает на туннель, – и убийства никак не связаны с мятежниками?
– Может, как-то и связаны. Но не настолько сильно, как считает Надар.
– Я, наверное, с ума сошел. Но… Я хотел бы, чтобы ты и дальше занималась этим делом. Ты обнаружила то, что мы не сумели найти, Турин. Я просто надеюсь, что ты не раскопаешь что-то, от чего нам всем здесь придет конец.
– Я тоже.
Бисвал смотрит на фляжку.
– Интересно, кого они пришлют мне на замену, когда я тут нарвусь на пулю.
– Лалит, я гляжу, ты смурной какой-то. Смотри мне, а то фляжку отниму.
– А я не шучу, Турин. Они быстренько похоронили моего предшественника и заменили его – его и еще с дюжину офицеров. И теперь кто о них помнит? Никто.
В глазах у него появляется странный блеск – таким его Мулагеш видела только раз, когда они обиняками говорили о Лете Черных Рек.
– Они, по крайней мере, могли помнить о нас. Помнить о тех, кто принял на себя грехи нашей родины. Принял, чтобы сберечь ее. Не всем из нас посчастливилось участвовать в Мирградской битве, Турин. Эту-то битву они помнят и гордятся ею. Но не всем повезло, как тебе. К нам относятся как к гильзе от патрона – отстреляли, и можно выкинуть на помойку. А еще от нас требуют молчать. Молча нести наше бремя. Но мы же патриоты. Мы не жалуемся.
И тут он встает, разворачивается и уходит обратно в крепость.
