– Я думала, что я лучше него, – говорит Сигню. – Что я… не знаю… более продвинутая, что ли.
– Мир делает нас такими, какие мы есть, так что выбирать не приходится, – возражает Мулагеш.
– Значит, ты вот как думаешь… такими нас с отцом сделал мир? А может, в нас есть какое-то злое начало, которое подталкивает к подобным поступкам?
– Ты не родилась такой. Никто таким не рождается. Время и обстоятельства делают нас такими. Но у нас есть возможность исправить что-то в себе. Если сильно постараться.
– Ты в это веришь?
– Приходится, – отвечает Мулагеш. – Я вот не помню отца, – продолжает она. – А раньше думала, что никогда не забуду. Мы ведь с ним были одни-одинешеньки во всем мире. А потом однажды ночью я сбежала из дома и записалась в армию. Хотела послужить родине, стать кем-то. Тогда мне это казалось отличной идеей, я чувствовала себя легко и весело. Я была совсем девчонкой, конечно. А когда мы высадились на Континенте, я написала ему письмо, в котором объяснила, что и почему я сделала, и про свои виды на будущее. Словом, накропала обычную наивную фигню. Тогда я многого ждала от жизни. Не знаю, получил он то письмо или нет.
А после войны я вернулась домой и постучала в дверь. До сих пор помню, как стояла под нашей красной дверью и ждала. Странно было видеть ее – она совсем не поменялась со времен моего детства. Я изменилась, а дверь все та же. И тут мне открыла незнакомая женщина. Сказала, что вот уже год, как живет здесь. И что прежний хозяин умер некоторое время тому назад. Она даже не знала, где он похоронен. Я тоже не знаю.
Некоторое время они идут молча. Затем Мулагеш останавливается. Сигню делает еще несколько шагов, потом тоже встает и оборачивается к Турин.
– Сотни людей все бы отдали за то, чтобы оказаться на твоем месте, Сигню Харквальдссон, – говорит Мулагеш. – А еще больше людей отдали бы все за то, что у тебя есть сейчас: твой отец вернулся и ты можешь исправить то, что натворила в прошлом. Судьба редко предоставляет нам такой случай. Цени это.
– Наверное, да, ты права. Идем дальше?
– Нет.
– Почему?
– Потому что след, по которому я иду, сворачивает с лестницы, – и Мулагеш показывает на запад, где среди скрюченных деревьев вьется тропинка. – Нам туда.
– Что за след? Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что кто-то здесь уже побывал. Причем недавно. Я вижу следы сапог там и здесь. – И она показывает на землю. – Это современная обувь, у вуртьястанцев такой нет. След покуда ни разу не обрывался. Во всяком случае, его прекрасно видно везде, где ты по нему не потопталась.
– Ты думаешь, это… Чудри?
– Вполне возможно, – фыркает Мулагеш. – Ну что, пойдем посмотрим, что там и как?
* * *
Тропинка не из камня, как лестница, – это извилистая грязная дорожка под ветвями перекрученных ветром деревьев. Остров погружается в ночную темноту, и им приходится зажечь фонарики, которые заливают шелестящий лес призрачным бледным светом.
Мулагеш идет по следу, тщательно всматриваясь в оставленные в грязи отпечатки.
– Они не свежие. Им уже несколько месяцев, а то и больше. Кто-то сюда частенько наведывался.
– Может, племена до сих привозят на остров детей для обряда инициации?
– Возможно. Но тогда они умудрились приволочь сюда тачку.
И она показывает на след колес, четко видный на мягкой земле.
– На них… непохоже, – говорит Сигню. – Я ду… ох, а это что?
– Что? – Мулагеш поднимает взгляд и видит, что луч фонарика Сигню уперся во… что-то.
Это похоже на мавзолей или крипту – высокое, с арочной крышей сооружение, вытесанное прямо в скале. К каменной двери ведут белые ступени – точнее, вели бы, если бы дверь не была разбита. Куски камня до сих пор валяются перед дверным проемом.
Мулагеш подходит поближе и направляет фонарик на стены и крышу здания. Оно прекрасно в своей элегантности: белые стены и арки заливает неверный свет луны, в котором видно, что они сплошь покрыты резьбой: киты, рыбы, мечи, морские свиньи и волны-волны-волны.
– Я так понимаю, они приходили сюда. Но что, демон побери, это такое?
– Думаю, склеп. Мы нашли пару таких в донном иле, когда расчищали бухту. Но те были не такие большие – величиной с саркофаг самые крупные.
Сигню подходит к выбитой двери и направляет внутрь луч фонарика.
– Да, это оно. Подойди и посмотри.
Мулагеш присоединяется к ней. Внутри склеп оказывается меньше, чем казалось снаружи, – во всяком случае, он точно меньше, чем покрытая резьбой площадка перед дверным проемом: максимум четыре на пять футов. Внутри пусто и голо, и только в центре возвышается небольшой постамент.
– Тело здесь не захоронишь, – говорит Сигню. – Только оружие – меч.
– Возможно, они вовсе не хоронили тела. Ведь их души жили в мечах, разве нет? Так зачем возиться с трупом, если у тебя есть такая штука? Поэтому они просто припрятывали меч, чтобы он тихо лежал себе…
– До тех пор, пока в нем не возникала нужда… – продолжает Сигню, – и тогда совершали жертвоприношение. Кто-то брал его в руки, и… – тут она ежится от страха.
– Может, ты и права, и Клыки Мира – это одно большое кладбище… – говорит Мулагеш. – Место, где пребывают оружие и души самых почитаемых святых. Вот только сейчас… да, кто-то сейчас заделался разорителем могил…
Она переводит лучик фонаря на лес.
– Может быть, они именно так заполучили активный вуртьястанский меч.
– Возможно, тот самый, что пытались передать тебе?
– Возможно. А еще возможно, что они нашли несколько таких мечей.
– Неутешительная новость…
Мулагеш выходит и начинает рассматривать площадку перед дверью: должно же здесь что-то такое быть, какая-то наводка – лицо, к примеру, – чтобы идентифицировать хозяина захороненного тут меча… Но нет, ничего такого, только декоративная резьба…
– Может, это кто-то такой известный, – говорит она вслух, – что можно было не подписывать захоронение. Я так понимаю, это не та могила, которую искала в городе Чудри?
Сигню, бледная и растерянная, выходит из склепа.
– Могила, в которой пребывают души всех вуртьястанских воинов? Нет, не думаю. Во всяком случае, им тут было бы тесновато. – Она ежится. – Что-то мне не хочется больше бродить по Клыку в поисках других разоренных могил…
– Я тоже. Пойдем. Отведи меня на вершину.
* * *
Подниматься в гору становится все тяжелее и тяжелее, причем, скорее всего, это из-за тропы: чем дальше они взбираются по влажным, блестящим булыжникам, тем выше кажутся деревья и чернее темнота вокруг.
– Что-то тут не так, – говорит Сигню.
