Мулагеш присматривается к кустику рядом с ним:
– Древо Памяти?
– Да.
– Что это значит? Что это такое – Древо Памяти?
И снова он говорит нараспев:
– В честь тех, кто поклялся в верности Ей, Великая Мать выпустила стрелу в камень, и камень расцвел и стал великим деревом, деревом, пустившим корни подо всеми камнями этого края.
И он поднимает иссохшую руку и указывает на хилый серебристый кустик.
– То дерево питает кровь народов, тех, кто погиб на войне и пожертвовал собой, и память о том, что они совершили, течет через их сосуды – в меня, – говорит он, выдыхая дым, – в то, чем я являюсь, творение из плоти и крови. Я – последний сосуд этой памяти. Я – озеро, в которое впадают горные реки.
Мулагеш видит костлявые запястья, болезненно тонкие лодыжки.
– Как… как долго ты был здесь?
Он наклоняет голову, словно ему нужно обдумать ответ. Потом:
– Я здесь, в этом месте, свидетельствовал наступление девяноста шести зим.
– Как это возможно? – тихо спрашивает Мулагеш.
– Я – память, – отвечает он. Дым поднимается над его головой, как призрачная корона. – Мне ничего не нужно. Мой долг – помнить. И я помню.
– Но ведь это все… это же чудо, разве нет? – спрашивает Мулагеш. – Разве Вуртья не мертва?
Молчание. А потом:
– Великая Мать ушла из этого мира. Это я помню.
– Тогда почему ты все еще здесь?
Повисает молчание, словно ему нужно заглянуть в тайную часть своей души.
– Уйди из этого мира, – наконец говорит он, – но твои обетования все равно останутся. Твои договоры, клятвы и долги тебя переживут. Были даны обещания. И некоторые из них сдерживаются. Я тут, чтобы помнить о мертвых. Когда клятвы исполнятся, я тоже угасну. – Он вздрагивает. – Я перейду из этой комнаты в свет. В свет… В воздух мира, который я некогда знал…
И он прикрывает глаза.
Мулагеш подавляет дрожь. Так, хватит с нее.
– До меня сюда приходила женщина, – говорит она. – Она спрашивала про один ритуал. Я думаю, что про ритуал для перехода в посмертие, в… в Город Клинков. Это так?
– Я помню это.
– Мне нужно знать, что ты ей сказал.
Серый сухой язык высовывается из глубин его рта и проходит по мелким черным зубам. Мулагеш борется с тошнотой – до того это мерзко выглядит.
– Что ты ей сказал? – спрашивает она. – Как я могу попасть в Город Клинков?
Он протягивает руку к дереву и срывает один серебристый листик. Кладет его в чашу своей трубки и затягивается дымом – и вдруг замирает, словно его посетила какая-то важная мысль. Пустые белые глаза расширяются, и он поворачивается к Мулагеш – и в первый раз за все время она чувствует, что на нее смотрят, смотрят пристально и в полном сосредоточении.
Он глядит на нее и затем тихо говорит:
– Я… я помню тебя.
– Что?
– Я помню тебя, – повторяет он. И снова затягивается трубкой – похоже, это помогает ему вспоминать. – Молодая, смышленая. Ты была полна холодного гнева. Я помню тебя. Ты прошлась по этим краям как свирепая буря. В одной руке ты держала ярость, а в другой – смерть.
Мулагеш холодеет.
– Что ты такое говоришь?
– Воплощенная война, – говорит он. – Битва во плоти. Так я тебя запомнил. Так я помню тебя сейчас – ибо ты пролила кровь в краях к востоку отсюда. О, долго же пришлось этой крови течь, чтобы достигнуть главных корней серебряного дерева… но, когда кровь прилила, ты вспыхнула в моем разуме, как ярчайшая из звезд. Как бы Великая Мать обрадовалась, заполучив такую стрелу в свой колчан. Каким ценным приобретением ты была бы…
Мулагеш борется с тошнотой. Сама мысль о том, что это – она не может думать о нем как о человеке – это знает, что она делала во время Желтого похода, знает и одобряет, – сама мысль ей отвратительна.
– Закрой свой рот! Я об этом не просила!
Он затягивается и критически оглядывает ее.
– Ты хотела попасть в Город Клинков, – говорит он. – Я это помню. Почему?
– Я иду по следу женщины, которая побывала здесь до меня.
Он отрицательно качает головой.
– Нет. Нет, это не так. Я наблюдал за тобой все время, пока ты ехала сюда из западных земель. Я помню, как ты пришла, помню, как ты сражалась за то, чтобы попасть сюда, ко мне. Ты пролила кровь на мои горы, на землю моей родины. И когда ты сделала это, я заглянул в тайный уголок твоего сердца. – Он закрывает глаза. – Я помню… Я помню… – Глаза резко распахнулись. – Ты хочешь найти там Армию Победы, хочешь ступить на белые берега Города Клинков. Ты хочешь отыскать их и остановить, не дать им вступить в их последний бой.
Мулагеш молчит.
– Почему? – спрашивает он. В голосе его звучит вежливое недоумение.
– П-почему? – переспрашивает Мулагеш. – Почему я хочу остановить армию, собирающуюся уничтожить мир? Ты это хочешь у меня спросить?
– Ты говоришь так, – произносит он, – словно они – нечто противоестественное. Словно война – нечто временное.
– Я прекрасно знаю, что не хочу их однажды увидеть у своего порога!
Он качает головой:
– Но это неправильно. Война – свет. Война и конфликт – энергии, питающие мир. Думать иначе – значит думать, что в твоих жилах не течет кровь, что твое сердце не бьется. Ты уже познала это. Однажды, среди холмов моей родины, ты поняла, что вести войну – значит жить, а проливать кровь – значит нежиться в лучах солнца. Почему же ты это забыла? Почему ты хочешь сразиться с ними, а не присоединиться к ним?
– Присоединиться к ним? – потрясенно спрашивает Мулагеш. – Присоединиться к солдатам, которые некогда поработили мой народ?
– А разве сейчас вы не обращаете людей в рабство? – спрашивает старик. – Из чего только не куют нынешние цепи. Например, из бедности. Из страха. Ритуалы, обычаи – это тоже цепи. Все действия есть лишь формы рабства, способ заставить людей делать то, что им совершенно не хочется делать. Разве твой народ не заставил мир склониться перед собой в раболепном поклоне? Когда ты надеваешь форму и идешь по этим землям, разве люди не испытывают сильнейшего желания встать на колени и склонить голову?
– Мы не оставляли за собой проклятых массовых захоронений! – рычит Мулагеш. – Мы не пытали, не убивали и не калечили людей, чтобы получить от них то, что хотели!
– Ты так уверена? По ночам ты поджигала дома, и целые семьи погибали в пламени. Я это помню. А теперь ты оглядываешься назад с чувством вины и говоришь: «Это была война, и я поступала неправильно». – Он наклоняется вперед, вкладывая все силы в то, что готовится сказать: – Но это же ложь. Ты видела свет. А теперь, когда ты вернулась во тьму, ты хочешь убедить себя в том, что света вовсе не было. Но он есть. Ты не можешь стереть то, что запечатлено в сердцах людей. Даже если бы Великая Мать не ходила среди нас, ты все равно бы знала это.
