Дедко спал на соседней скамье. Похрапывал.
– Дедко, а Дедко, а где это мы были, за Кромкой, что ли?
– Не-а, – Дедко взял Мальца за руку, и та сразу перестала болеть. – Нет для тебя больше Кромки, малый.
– А что есть?
– Путь.
– Значит, я теперь как ты, тоже ведун? – замирая сердцем, спросил Малец.
Дедко захихикал, потом шлепнул по макушке, сказал добродушно:
– Невеждой ты был, им же остался. Вставай, вечеря поспела.
Бурый почесал косматую голову. Смешной он тогда был, да. Не понимал, что в заклад отдал не откромсанный палец. Собственное посмертие. Страшная цена для глупого мальчишки. Но не для него, Бурого. Особенно теперь, когда он узнал: заклад можно выкупить.
Все можно выкупить за подходящую цену. Вот только подходящая не значит – справедливая.
Глава четвертая
Культяпка, оставшаяся вместо мизинца, зажила на удивление быстро. Малец заметил: теперь на нем все быстро заживает: ушибы, порезы, ссадины, ожоги. Вечером спать лег, а утром – кожица розовая или легкая желтизна на месте здоровенного синячищи.
Малец спросил у Дедки: почему так?
Тот хмыкнул, но все же пояснил:
– А потому что ты теперь – немного мертвый. И вода у тебя в нутре – тоже немного мертвая. А мертвая вода, малой, она всякое телесное заживляет.
– Это что ж, я теперь, к примеру, слюной своей могу раны лечить? – оживился Малец.
Да такому цены нет. Такому лекарю только лишь в княжьих хоромах жить и горя не знать.
– Размечтался! – вернул его из грез Дедко. – Твоей мертвой воды только-только на тебя самого достанет. Да и то – на мелочь мелкую.
Малец поглядел на культю мизинчика:
– А к примеру, палец новый вырастить – это мелочь?
И схлопотал от Дедки такого леща, что с чурбака слетел.
– Даже и не думай, бестолочь! – прорычал Дедко, нависая. – Палец твой…
И вдруг махнул рукой, враз остыв:
– Да все одно пока не поймешь. Просто не думай, и все.
Зато с того дня взялся Дедко учить Мальца всерьёз. Наговорам, покону-обычаю ведуньему, сути живой и вещной.
* * *
– Вот, – сказал Дедко, наклонясь к земле. – Болботун-трава.
Он оторвал листок, протянул ученику.
Тот взял, и на лице его выразилось удивление.
– Так это ж…
– Молчи, дурень! – цыкнул ведун, да так громко, что Малец от неожиданности обронил лист.
Дедко дернул его за ухо.
– Всякий побег два имени имеет! – строго произнес он. – Одно имя для дурачков навроде тебя. Другое – тем, кто видит. То – ключ власти. К примеру, как черный люд волка кличет? – и опять дернул за ухо.
– Серый, – сказал Малец. – Пусти, больно ведь!
– Терпи. Еще как?
– Ну, бирюк. Или еще – злодеем.
– Еще?
– Разбойником… Да по-всякому зовут!
– А волком?
– Могут и волком. Токо нечасто.
– Отчего так? – Дедко упустил намятое ухо, ухмыльнулся.
– А боятся! – захихикал Малец. – Дурные. Думают, скажешь «волк» – и прибежит.
– А прибежит?
– Не! То ж не его имя!
– Ага. А ну-ка кликни мне его, быстролапого!
– Дедко, как? – воскликнул Малец. – Я ж имени не знаю!
– Знаешь же, что не «волк»!
– Ну!
– А я позову «Волк!» – и прибежит! – сказал Дедко.
– Так то – ты!
– А прибежит – не испугаешься?
– Не! Пускай он пугается! – и заявил гордо: – Я – ученик твой!
– Дурень ты! – (Малец увернулся от Дедкиных пальцев, спас ухо.) – Допреж времени с тобой говорю. Закрой варежку и запоминай. Болботун-трава. Для чего? Для лиха. Вари с приговором в собачьей крови от заката до первой звезды. Залей в след с приговором, и станет человек злой да на слово грубое скорый, да не к месту. А сие, бывает, и к смерти ведет, а уж к хуле – наверное. То для лиха. Теперь – для добра. Хочешь лешего от ульев отвести, в меду вари да с хлебом положи на пенек. Леший придет, понюхает и боле приходить не станет. Еще ежели на живот или на горло порчу навели, мешай с лунным цветом да золой да с простым приговором «помянись-оборотись, прямо да навыворотись» по телу разотри. И порча на другого перейдет.
– Дедко! – перебил Малец. – Разве ж это – доброе? Всё ты мне про нехорошее, про порчу да чары злые. А как попросту людей лечить да помогать им безвредно – никогда.
– А ты што ж, лечить удумал? – сощурился ведун.
– Да не то чтобы… Ты ж лечишь! – нашелся Малец.
– Ха! Ты сперва шесть личин смени да семь сил накопи.
– Это как? – озадачился Малец.
– А так. Одна у тебя есть. Та, что от страху. Да только одна. Вторую получишь в срок, однако толку она тебе не прибавит. Сперва разума наберись. Пусть людишки под тобой походят. Пусть все злые их обвычки твоими станут. Пути властей и пути холопьи познай. А не то не лечить станешь, а мучить. Да сам не заметишь.
– А не врешь ли ты мне, Дедко? – и приготовился увернуться от оплеухи.
Однако ведун не ударил. Поглядел одобрительно и согласился:
– Вру.
У Мальца аж челюсть отвисла: не ожидал такого ответа.
– А потому вру, – продолжал Дедко, – что ты дурень. Ну-ко, скажи мне приговор, чтоб кабан поле попортил.
Малец задумался, затем начал не слишком уверенно:
– Зверь-зверь-клыкан-веперь-каменнобок-иди-на-лужок-с-лужка-на-дорожку-с-дорожки…
– Побежал! – насмешливо перебил Дедко. – Ток не к тебе, а свиней гонять иль в болото – спать! Голос, голос делай! Силы у тебя в наговоре – сколь у комара в грудке. Давай снова…
А на следующий день они отправились в город.
Стража на воротах сначала удивилась: старец оборванный, кудлатый, дикой бородой по глаза заросший, но не из жрецов. Знаков бога нет.
Зато оберегов всяких – на рынке за седьмицу не распродашь.
А с ним – мальчишка. В справной одежке, добрых сапожках, личко умытое, шапочка алая, власы льняные, чистые. Думалось сразу: может, дед при мальце – холоп услужный?
Однако слишком властно лежала на плече мальчишки клешнястая лапа с пальцами-корнями. Не по-холопьи. А кто тогда? Может, на продажу мальца ведет, потому и приодел?
Пока отроки привратные думали, старший подошел:
– Пропустить!
Гридень-десятник. Сам. Да еще главу склонил, уважение проявляя. Знает, видать.
