– Почему?
– Потому что братва на самом деле не на пальмах. Она на нарах. Просто она верхние нары пальмами называет. А на пальмах – на реальных пальмах, которые на пляжах растут – петухи. И они как раз в раю. А мы в этом петушином раю работаем адом. Едем в своем тюремном вагоне и думаем, что масть держим. А вагон этот катит по большой синей и круглой планете, где про нас ничего даже и знать особо не хотят. И петух на ней – самый уважаемый человек. Как это в песне пели – с южных гор до северных морей пидарас проходит как хозяин необъятной родины своей…
– Обоснуй.
– А че тут обосновывать, – пробормотал Плеш уже совсем заплетающимся языком. – Тут в культуре понимать надо. Вон в Америке знаете как? Если кто про себя объявил, что он еврей и пидарас, он потом даже правду у себя в твиттере писать может.
– Правду о чем?
– Да о чем угодно. И ничего ему не будет, как дважды представителю угнетенных майноритиз. Ну, почти ничего – если, конечно, частить не будет. А остальных так поправят, что мама не горюй. Вона как петухи высоко летают. А у нас… Ну да, кажется иногда, что пернатые под шконкой. Пока в столыпине едем…
Слова были в идеологическом смысле очень и очень сомнительные – это поняли все.
– Да, – сказала задумчиво верхняя тьма, – ясно теперь, как ты мыслишь. А знаешь, Плеш, ведь с тобой теперь тоже вопрос решать надо.
– Почему?
– В тот раз ты с базара съехал, потому что братве про сон не рассказал. Но сейчас-то ты все выложил. И расклад уже другой выходит. Ты же с петушарой этим за столом сидел. Вино пил, пищу принимал. Кто ты после этого, Плешка?
Словно холодным ветром повеяло в клетке: формально это не было еще объявление петухом или зашкваренным, но уши, привычные к строю и логике тюремных созвучий, узнали черную метку. Плешка, Машка, петушок… Не сама еще метка, конечно – только эхо и тень. Но тени не бывает без того, что ее отбрасывает, и все, кто еще не спал, ощутили это сразу.
– Да брось ты, – сказала верхняя тьма своим кавказским голосом. – Это ж сон. Говорят, сон в руку. А такого, чтоб сон в сраку, я не слышал. Фраеру главпетух приснился. И что? Мало ли что ночью привидится. Зашквар во сне зашквар, только если в том же сне за него и спросят. А потом зашквара нет.
– Ладно, замнем пока, – ответила темнота своим первым голосом. – Но рамс запомним. Ходишь ты, Плешка, по самому краю. Учти…
Плеш повернулся к стене. Все, кто еще не спал, понимали, о чем он сейчас думает. Конечно, существовала надежда, что завтра этот поздний разговор не вспомнят – но уверенности такой теперь уже быть не могло.
Впрочем, что людям чужая беда… мало ли своей? В клетке вовсю храпели несколько ртов, и звук этот был настолько гипнотизирующим и сладким, что и остальных быстро накрыло сном.
***
Прошло полчаса, и в клетке зажегся свет.
Щелкнул ключ, отворилась дверь, и в купе вошел конвойный. На голове у него почему-то была мягкая белая панама, а на лице – прозрачная маска-респиратор, закрывающая нос и рот.
Он склонился над Плешем и приложил точно такую же маску к его лицу. Плеш замычал, проснулся – и сразу кивнул головой. Конвойный повернулся к Басмачу и проделал ту же процедуру.
– Федор Семенович, Ринат Мусаевич, выходим! – прошептал он.
Как только бывшие Плеш с Басмачом вышли в коридор, конвойный закрыл дверь и повернул ключ в замке. Коридор, где оказались Федор Семенович с Ринатом Мусаевичем, выглядел странно.
Собственно, это был не вполне коридор. Или, еще точнее – вполне коридор только при взгляде из клетки. Напротив двери было забранное белым пластиком окно и крашеная стена в несвежих потеках у пола. Но чем дальше от двери, тем сильнее искажалось пространство – изгибались стены, расходились пол и потолок. А кончалось все неприметным поворотом за угол – совсем недалеко от входа в клетку.
– Зачем так выгнули все? – искаженным маской голосом спросил Ринат Мусаевич.
– Это для формирования перспективы, Ринат, – ответил Федор Семенович. – Из-за решетки кажется, что коридор настоящий до самого конца. Только поэтому и получилось втиснуть. Искажения все равно есть, конечно, но глазу не заметно… Все просчитано до миллиметра.
Они повернули за угол, прошли через открытую конвойным дверь – и по зеленому пластиковому мостику перешли на качающийся перрон. И сразу же стало ясно, что качался не перрон, а сам вагон.
Если, конечно, это можно было назвать вагоном.
Конструкция, подрагивающая на желтых лапах в центре тесного бокса, казалась не особо большой – алюминиевый куб, в который мерно били снизу резиновые колотушки. Но тщательностью и сложностью отделки этот куб походил на спутник. На нем было много разноцветных линий, стрелок – и небольшая голубая эмблема:
TSSS Marine Gmbh
А под ней, словно косой почтовый штемпель, темнело синее и крупное:
FUJIⓔ INC, SKOLKOVO
В алюминии было окно, забранное матовым пластиком. Перед ним вращался похожий на елку кронштейн со множеством шаблонов сложной формы. За кронштейном горела наведенная на окно лампа.
Ринат Мусаевич и Федор Семенович сняли респираторы.
– Удивительно, как они втиснули, – сказал Ринат Мусаевич. – Не увидел бы, не поверил. Сколько отдал?
– Девять миллионов семьсот тысяч.
– Дешево.
– Для меня не очень, – ответил Федор Семенович. – Они, главное, брать долго не хотели, говорили, что только для мегаяхт работают, бюджет с двадцати миллионов. Я сначала думал, это Дамиан прайс задирает. Он теперь зубастый, акул уже не боится. Оказалось нет, действительно немцы. Но у меня не столько в деньги упиралось, сколько в размер. Больше шести метров никак не вписать по габаритам – у меня же лодка совсем маленькая, если с твоей сравнивать. Но потом фирме интересно стало, могут они такой вариант сделать или нет. Чтобы из клетки все натурально выглядело. Получается, они развивают ноу-хау, а я финансирую.
– Да, немцы они такие, – согласился Ринат. – Ты на дальняке лимонов пять сэкономил, кстати. Если не семь.
– Да? А почему?
– Это же самый дорогой агрегат во всем столыпине. Там отдельная проекционная установка, которая полотно под дырой изображает – ты ссышь, а внизу земля несется. Шумогенератор, пневмоотсос.
– А это зачем?
– Говно ловить до того, как на экран шлепнется. И все жидкости тоже. Брызги по любому долетают, поэтому экран каждый месяц менять надо.
– А что, – спросил Федор Семенович, – защитное стекло поставить нельзя?
– Нельзя. От него демаскирующий блик. На дальняк же весь столыпин ходит. Зимой, когда картинка совсем белая, экран вообще раз в неделю меняют. И там еще отдельный климат-центр, чтобы мороз генерировать. Когда снежинки через очко в вагон влетают. Так что сэкономил ты знатно.
