– Глад… в натуре… откуда здесь… – начал Гвоздь, но договорить не успел.
Человек в рабочем комбинезоне выскочил из-за угла, да и был ли он человеком? Лицо мохнатое, как у обезьяны (даже лоб!), челюсть выдвинута вперед, а еще – он очень быстро двигался. Так быстро, как не двигается нормальный человек!
Первым попал под удар Михей – «обезьяна» двинула его так, что Михей подлетел в воздух и шлепнулся на пол, подняв облако пыли.
Вторым пострадал болтун Гвоздь – его так двинули в нос, что брызнула кровь, и сам Гвоздь отлетел метра на три.
И тут Глад едва не погиб. Нет, не от лап психа, похожего на обезьяну. Все гораздо банальнее – от рук своих приспешников. Эти дебилы не нашли ничего лучшего, как начать палить вслед психу, и на то, что Глад стоял как раз по вектору выстрелов, идиоты не обратили внимания.
Если бы не отличная реакция Глада, его точно нашпиговали бы картечью. Он, увидев поворачивающихся к нему подельников, мгновенно все понял и, прыгнув к стене, прижался к ней, стараясь растечься по обоям, сделаться как можно более тонким и незаметным.
И вовремя! Пять стволов ударили вдоль коридора, целясь в спину убегающего психа, и канонада была такой, что Глад едва не оглох. А когда патроны закончились и ружья без толку защелкали бойками, Глад отделился от стены и с размаху впечатал ладонью Серому прямо по окаменевшей, с остекленевшими глазами тупой роже – раз, другой, третий!
Потом перешел к следующему парню, еще к одному, еще… Они прикрывали рожи, сгибались, получив в пятак, но ничего не предпринимали и только причитали кто хрипло, кто тонко: «Да ты че, Глад… ну харэ, харэ… ну че ты, в натуре!»
Отведя душу, Глад выматерился длинной фразой, рассказывающей, какие все его подельники «гандоны» и «передасты», и только тогда немного успокоился и перевел дух.
– Вы не видели, что я там стою?! Вы решили меня завалить?! Сука, я сам вас завалю, мрази! Уроды! Твари! Идите посмотрите, что с Михеем и Гвоздем, уроды тупые! Да ружья перезарядите! И если кто еще направит ружье в мою сторону, башку отрежу, твари!
– Прости, Глад! – Серый виновато потупил взгляд. – Реально напугались, в натуре! Попутали берега!
Глад махнул рукой и пошел туда, где на залитом кровью полу копошилось что-то, что когда-то было человеком. Свинцовые вихри из пяти стволов снесли психа, как косой, и потом его только добивали – пока не опустели ружья. Но при том, что тело чудовища практически в клочья изорвали крупной картечью, этот ненормальный был еще жив.
Да, он был жив и смотрел на Глада странными, белесыми глазами, почти без зрачков. Гладу вдруг подумалось, что эта тварь должна хорошо видеть в темноте.
– Это что за хрень такая? – шепнул за плечом Серый, но Глад не повернулся к нему и не ответил. Он схватил мутанта за волосы и, оттянув голову назад, посмотрел ему в зубы. Посмотрел и слегка затосковал – не все так хорошо в этом мире! Обязательно у роз появятся шипы! Ведь все было так хорошо! Так здорово! И вот – мутанты!
О том, что именно мутанты, а не один мутант, Глад догадался сразу и не строил себе иллюзий. Он вообще никогда не строил иллюзий, был практиком по определению. Если после гибели человечества от какого-то вируса Глад видит выжившего взрослого, вдруг получившего такой странный вид, а в номере наблюдает обглоданное тело девчонки, это означает, что в мире появился какой-то конкурент человека. Опасный конкурент. И надо быть очень и очень настороже.
– Псих это. Мутант, я так думаю, – хмуро процедил Глад и тут же сменил тему: – Что с пацанами? Живые?
– Живые! Врезал он им здорово, но живы! Даже не сломали ниче! Только ушибы!
– Только ушибы… – эхом откликнулся Глад и подумал о том, что скоро будут и не только ушибы. И ему впервые за эти дни стало вдруг очень тоскливо. Все не так, как хотелось! Не так!
14 июня, день. Андрей Комаров
Мы выехали из города в сторону Усть-Курдюма, медленно и осторожно проехали по трассе, наглухо закрыв стекла джипа – от мух и от запаха. Я все-таки разобрался в кандюке и выключил забор воздуха снаружи. Пусть из салона берет, не фиг тухлятиной дышать. А мух на дороге было невероятное количество! Просто невероятное! Как они сумели размножиться за это в общем-то совсем недолгое время, уму непостижимо. Ведь надо отложить яйца, потом пройдет время, чтобы вывелись личинки, эти личинки пожрут мертвечины, и только тогда выведутся мухи! Да и мухам-то надо время, чтобы дорасти до половозрелого возраста! А тут – тучи, просто тучи здоровенных мушильд, сияющих жирным зеленым брюхом, полным десятками и сотнями белых яиц, из которых снова выведутся такие же мерзкие твари!
– День мух. Год мух, – пробормотал я, глядя на дорогу. – День непослушания. Год непослушания. Эпоха непослушания!
– Че? Че ты сказал? – хмыкнул Митька. – Чего непослушания?
– Сказка такая была, – мрачно пояснил я. – Не читал, что ли? «Праздник непослушания» называется. Там дети шалили, и родители решили их наказать. Взяли да ушли из города. И дети остались одни. Вначале дети обрадовались – ели что хотели, пили что хотели. Само собой, вначале жрали всякое там варенье да мороженое, веселились, а потом… потом им все это надоело. И они захотели жить как прежде.
– Вернулись? – Митька серьезно посмотрел на меня.
– Кто? – не понял я, потом сообразил: – А! Прости, задумался. Родители? Конечно, вернулись. Они просто наказали детей, но не хотели их бросить.
– А наши вот не вернутся. Бросили нас. – Митька как-то съежился и стал еще более мелким, чем был. Совсем мальцом. Впрочем, а кто он такой? И я кто такой? Да мы вообще-то, можно сказать, дети! По меркам прежнего мира – никто! Спиногрызы! Но сейчас я чувствую себя большим и взрослым. Наверное, потому, что меня ведет поручение папы – выжить. И будто часть его взрослости перешла ко мне. Я точно теперь другой. Уже не малец-спиногрыз. Определенно.
– Ты вообще веришь, что мир возродится? Что мы сможем его поднять? – серьезно спросил Митька.
– Мы – нет! – так же серьезно ответил я, протискиваясь между двумя сцепившимися бамперами «Жигулями» и грузовиком из газовой службы, оставшимся на обочине. – А вот наши внуки – те смогут. Наверное. Ты пойми, наша задача сейчас – выжить. И оставить потомство. Сделать так, чтобы у нас были дети и внуки и чтобы эти дети и внуки могли жить.
– Эк ты загнул! А может, вообще ни одной девчонки не осталось? – резонно возразил Митька. – Может, одни пацаны выжили? Тогда как? Почковаться будем или че?
– Тогда проживем, сколько сможем, и сдохнем! – разозлился я. – Какого хрена ты задаешь вопросы, на которые сам знаешь ответ? А что касается девчонок… уверен, что они выжили. Если бы все девчонки умирали, папа мне бы сказал. А он говорил, что выжили подростки, что от десяти до пятнадцати лет. Не все, но выжили.
– Это хорошо! – протянул Митька и тут же встрепенулся: – Слушай, а гарем у нас можно будет завести?! Я бы хотел семьдесят семь наложниц! Представляешь – семь с лишним десятков девчонок! Ништя-а-ак!
