– Жуткое зрелище, – сказал мужской голос. – А я вот собираю…
Никто не слышал, как он вошел. А может, он был в сарае с самого начала? Серые штаны и рубаха из реденькой ткани, почти марли, почти не скрывали его худобы. Кора подумала, что даже у самых заморенных невольников на костях мяса побольше, чем у этого белого.
– Понавез. Из дальних странствий, – продолжал он.
В его речи звенела странная распевность, которая вдруг напомнила Коре о невольниках, потерявших на плантации рассудок. Они говорили так же.
Флетчер сказал, что белого зовут Ламбли, и он легонько пожал им руки.
– Вы проводник? – спросил его Цезарь.
– Смотритель станционный, – ответил Ламбли. – С паром у меня не заладилось.
Вне железной дороги он вел тихую размеренную жизнь у себя на ферме. Эта земля принадлежала ему. Беглых сюда привозили либо с завязанными глазами, либо под циновками, как Кору с Цезарем, потому что, как он сам объяснил, им лучше не знать ничего о том, где находится станция.
– Пассажиров вроде должно было быть трое. Зато места вам хватит, сможете лечь.
Они даже не успели осознать его слова, как Флетчер засобирался домой, потому что его заждалась жена.
– Ну, друзья, я свое дело сделал, – сказал он, прижимая беглецов к груди с какой-то отчаянной пылкостью.
Кора невольно отшатнулась. За эти два дня она успела побывать в руках у двоих белых. Без этого, выходит, свободной не станешь?
Повозка Флетчера удалялась. Цезарь молча смотрел вслед. Вот старик что-то сказал лошадям, а потом его голос затих.
Цезарь стоял нахмурившись. Ради них Флетчер подверг себя безумному риску, даже когда все оказалось куда сложнее, чем он рассчитывал. Они перед ним в неоплатном долгу. И отплатить ему можно было только одной монетой: выжить самим и помочь еще кому-то при первой возможности. Так выходило по Кориному счету. Цезарь был обязан старику куда больше, ведь он столько месяцев ходил к нему в мастерскую.
Ламбли захлопнул дверь сарая, и развешанные по стенам цепи закачались и зазвенели. Ему было не до сантиментов. Он засветил фонарь, вручил его Цезарю и принялся сгребать ногой сено на полу, пока не обнажилась дверца подпола, которую он распахнул. Пахнуло чем-то кислым.
Заметив, как они трепещут, он сказал:
– Ну, раз так, я первый.
Внизу был не подвал, не погреб, а облицованная камнем шахта, с уходившей вглубь лестницей. Кора оценила, сколько труда понадобилось, чтобы все это построить. Ступеньки были крутыми, но по ровным каменным плитам спускаться было несложно. И тут они увидели тоннель. Сказать, что Кора «оценила» то, что открылось ее глазам, – не сказать ничего.
Лестница заканчивалась маленькой платформой, с обоих концов которой распахивались гигантские жерла тоннеля футов двадцать высотой, облицованные панелями из светлого и темного камня. Сколько же усилий понадобилось, чтобы это построить? Кора и Цезарь заметили рельсы. Сколько было видно глазу, две металлические полосы, вжатые в землю деревянными шпалами, шли по всей длине тоннеля, уходя, вероятно, на юг и на север. Они брали свое начало от какого-то непостижимого источника и стремились к некой конечной станции, имя которой чудо. Хорошо, что кто-то предусмотрительно поставил на платформе скамеечку. Кора села, потому что у нее подкосились ноги.
– Вы знаете длину этого тоннеля? – вымолвил Цезарь еле шевеля губами.
– Вам хватит, – хмыкнул Ламбли.
– Сколько же лет его строили?
– Да уж порядком. С одной вентиляцией сколько было возни…
– Кто же все это построил?
– А кто у нас все строит?
Кора видела, что Ламбли упивается их реакцией. Судя по всему, это был его любимый концертный номер.
– Но как? – ошеломленно выдохнул Цезарь.
– Руками, как еще? Теперь нам надо обговорить ваше отправление.
Ламбли достал из кармана желтый листочек бумаги и прищурился.
– Есть два поезда: один через час, второй через шесть. Расписание, конечно, не ахти. Пассажирам удобнее было бы приезжать прямо к отходу, но работать приходится в непростых, мягко говоря, условиях.
– На ближайший, – сказала Кора, поднимаясь со скамейки. Это даже не обсуждалось.
– Вся штука в том, что они идут в разные места. Один – в одну сторону, другой…
– Куда он идет? – спросила Кора.
– Далеко. Больше я вам ничего сказать не могу. Сами понимаете, согласовать все изменения на маршруте практически невозможно. Тут тебе и поезда, и то, что творится на местах. Какие-то станции закрываются, дорогу тянут дальше… Вот и получается, что с одним направлением все может пойти как по маслу, а с другим… Станции обнаруживают, сообщение прерывается. Выходит, пока не доедешь и не остановишься, так и не узнаешь, что там, наверху.
Беглецам речи станционного смотрителя были непонятны. Выходило, что один из маршрутов короче, но опаснее. А другой, значит, длиннее? Но Ламбли в подробности вдаваться не собирался. Все, что он знал, он им сказал. Его дело – смотреть за станцией. По большому счету, беглому все равно, куда бежать, он бежит не куда, а откуда. Пошептавшись с Корой, Цезарь подтвердил, что они едут ближайшим поездом.
– Дело ваше, – отозвался Ламбли и мотнул головой в сторону скамейки.
Все сели. Надо было ждать. Цезарь попросил Ламбли рассказать, почему он начал работать на подземной железной дороге. Кора слушала вполуха. Ее внимание поглощал тоннель. Сколько же пар рук понадобилось, чтобы выкопать станцию, на которой они сейчас находились? А отходящие от нее тоннели? Как далеко они тянутся и куда ведут? Ей вспомнился сбор хлопка, лихорадка полевой страды, когда созревал урожай, работавшие как одно целое черные тела, двигавшиеся слаженно, стремительно, на пределе сил. Поле вспыхивало сотнями тысяч комочков белой ваты, которые усеивали его, подобно звездам, высыпавшим на безоблачном ночном небе. К концу работы на поле не оставалось ни единого белого клочка. Грандиозный жизненный цикл хлопчатника от семечка до хлопковой кипы был завершен, но ни один из невольников не испытывал гордости за свой труд. Это был труд, замешанный на крови и обмане. Они обирали хлопчатник, как их обирали белые. Другое дело тоннель, рельсовые пути, все те отчаявшиеся души, которым удалось спастись по подземной железной дороге лишь благодаря бесперебойной работе ее станций и отправляющимся по расписанию поездам. Наверное, тем, кто все это создал, воздалось по заслугам.
– Штат штату рознь, – говорил тем временем Ламбли. – Со своими обычаями, своим укладом. Но жить можно везде. Вот едешь от штата к штату, пока не доедешь до конечной станции, и понимаешь: страна-то ведь огромная!
В этот момент скамейка под ними задрожала. Они прикусили языки, и дрожь превратилась в звук. Ламбли подвел их к краю платформы. Из тоннеля на них надвигалось что-то огромное. Цезарю в Виргинии доводилось видеть поезда, но Кора об этих машинах только слышала и в своем воображении рисовала их себе совсем иначе. К ним приближался нескладный черный локомотив с торчащим спереди рылом треугольной предохранительной решетки для расталкивания коров, будто хоть у одной буренки достало бы духу встать у него на пути. За решеткой вспучивалась закопченная дымовая труба. Сам корпус состоял из большого черного короба, увенчанного кабиной машиниста, под которой гигантские цилиндры и поршни неутомимо заставляли крутиться в бесконечном танце пять пар колес: четыре штуки поменьше впереди и шесть побольше сзади. Локомотив тащил за собой единственный товарный вагон, шаткий, с сильно поредевшей деревянной обшивкой.
