Рабство, по сути, было упразднено. Точнее, как отметил Оуни Гаррисон, упразднили черномазых.
– Как так «упразднили»? – не поняла Кора. – А куда же они дели всех этих мужчин, женщин, детей?
Из парка донесся чей-то крик, поэтому на чердаке какое-то время царило молчание.
– Я же тебе показывал, – ответил Мартин.
Правительство штата Северная Каролина, добрая половина членов которого тем вечером были среди гостей Гаррисона, по выгодным ценам выкупило у хозяев всех рабов, как это в свое время сделала Великобритания, провозгласившая отмену рабства почти за полвека до описываемых событий. Живой товар охотно скупили остальные штаты «хлопкового пояса», особенно Флорида и Луизиана, в которых из-за охватившего их экономического бума постоянно ощущался острый недостаток черных рук, а тут еще и руки были опытные. Что из этого получилось, увидит любой желающий, стоит ему сделать два шага по Бурбон-стрит, главной улице Нового Орлеана: получился омерзительный штат полукровок, в котором белая раса из-за примеси негритянской крови оказалась запятнанной, нечистой. Если хотят, пусть себе путают свои европейские корни с тьмой египетской, пусть разрешают плодиться потоку мулатов, квартеронов и прочих грязнорожих ублюдков, кровью которых противно пачкать нож, которым бы следовало перерезать их поганые глотки.
Согласно новому расовому кодексу ни один цветной вне зависимости от пола и возраста не имел права ступить на землю штата Северная Каролина. Свободных негров, отказавшихся добром бросить свою землю и уехать, либо просто сгоняли с нее, либо жестоко казнили. Ветераны освоения индейских территорий за щедрую мзду охотно демонстрировали, как это делается. После того как армия завершила свою работу, бывшие патрульщики перерядились в белых всадников и принялись травить «паршивых овец» – рабов, ударившихся из-за нового порядка в бега, обездоленных вольных, которым не на что было добраться до Севера, и прочих несчастных обоего пола, по каким-то причинам застрявших на территории штата.
Проснувшись в субботу утром, Кора не могла заставить себя заглянуть в смотровой глазок. Когда, в конце концов, ей удалось себя пересилить, оказалось, труп Луизы уже сняли с дуба и под деревом, на котором ее вздернули, скачут дети.
– А эта дорога, – спросила она, – Тропа свободы, сколько она тянется?
Мартин ответил, дескать, насколько хватит трупов, чтобы вдоль нее развешивать, настолько и тянется. Разложившиеся или растерзанные падальщиками мертвые тела заменялись новыми, недостатка в них не было. В каждом мало-мальски значительном по размеру городе еженедельно проходило пятничное действо, в конце которого ставилась все та же страшная точка. Иногда в тюрьме держали несколько цветных про запас, на случай, если белые всадники вернутся несолоно хлебавши.
Белых, осужденных за пособничество, просто вешали, без публичного поругания. Хотя, уточнил Мартин, была история, когда белый фермер приютил у себя кучку цветных беженцев. Когда разгребали пепелище, невозможно отличить обгоревший труп хозяина от трупов тех, кого он укрывал; пламя уравняло их, уничтожив разницу в цвете кожи, так что все пять мертвых тел развесили на Тропе свободы, а по поводу нарушения протокола никто особо возмущаться не стал.
Преследования белых подвели разговор к причине Кориного заточения.
– Ты же понимаешь наши обстоятельства, – сказал Мартин.
По его словам, аболиционисты тут всегда были в опале. Если в Виргинии или Делавэре на их агитацию готовы были смотреть сквозь пальцы, то в хлопковом поясе все было иначе. За одно только хранение литературы можно было загреметь в тюрьму, а тем, кто отбыл срок, оставаться в городе не разрешалось. Согласно поправкам к конституции штата наказание за чтение бунтовских писаний либо за споспешествование цветным и их укрывательство оставлялось на усмотрение местных властей. На деле же за это полагался смертный приговор. Осужденного за волосы выволакивали из дома. Повешенью подлежали как рабовладельцы, проявившие неповиновение закону из чувства привязанности либо из своеобразных представлений о праве собственности, так и сердобольные граждане, прятавшие ниггеров по чердакам, чуланам и угольным сараям.
Когда аресты среди белого населения пошли на спад, в некоторых городах повысили вознаграждение за выдачу сочувствующих. Начались доносы на конкурентов, кровных врагов и соседей с подробными изложениями давних бесед, в которых ренегаты выказывали преступные симпатии к цветным. Дети, которым в школе изложили про тавро бунтовщика, наушничали на родителей. Мартин рассказал Коре о гражданине, который долгие годы сильно тяготился собственной женой. Никаких доказательств ее вины представлено не было, но приговорили ее к высшей мере. А супруг через три месяца снова женился.
– И удачно? – спросила Кора.
– В каком смысле? – не понял Мартин.
Кора только махнула рукой. Суровый рассказ Мартина почему-то разбудил в ней желание ерничать.
В прежние времена патрульщики могли обыскивать дома цветных, что рабов, что вольных, безо всякого повода. Теперь их полномочия расширились, они имели право ради общественной безопасности стучаться в любую дверь либо с ордером на арест, либо просто с обыском. Эти правоохранители вламывались в любое время дня и ночи и к нищему трапперу, и к богатому чиновнику. Фургоны и экипажи досматривались на подступах к городу. До заброшенной слюдяной шахты было рукой подать, но даже решись Мартин вывезти куда-то Кору, в соседний округ их без досмотра не выпустили бы.
Кора не верила, что белые даже из соображений безопасности позволяют так грубо попирать свои права, но Мартин, не желая ее запугивать, сказал, что во многих округах дотошность правоохранителей стала предметом гордости. Патриотично настроенные граждане хвалились друг перед другом, сколько раз их досматривали, чтобы подчеркнуть свою благонадежность. А визиты белых всадников в дома, где проживали хорошенькие барышни, неоднократно заканчивались помолвками.
До того как Кора появилась в доме Уэллсов, они пережили два обыска. Белые всадники вели себя очень любезно и даже похвалили имбирную коврижку, которой их потчевала Этель. Потолочный люк на чердаке подозрений не вызвал, но кто может поручиться, что в следующий раз все пройдет так же гладко?
После второго обыска Мартину пришлось сложить с себя полномочия станционного смотрителя на подземной железной дороге. Ни о каком продолжении Кориного пути на Север, ни о какой связи с другими отделениями и речи не было. Сигнала от них придется подождать.
Мартин еще раз извинился за поведение супруги.
– Ее можно понять. Она до смерти напугана! Мы же тут буквально висим на волоске. Мы себе не хозяева.
– То есть вы живете как рабы?
Мартин сказал, что Этель себе такую жизнь не выбирала.
– У вас, получается, выбора не было? – спросила Кора. – Прямо как у рабов?
На этом разговор иссяк. Ей пора было карабкаться в каморку под стропилами, прихватив с собой провизию и чистый ночной горшок.
