Какие-то песнопения были Коре знакомы. Она подозревала, что авторство многих принадлежало самому Джасперу, уж больно хромали рифмы. Будь у него голос получше, она бы ничего не имела против, но певческим даром Господь его явно не наградил. Как и пригожестью, дав взамен скособоченное лицо, похожее на жабью морду, и ручки-веточки, с которыми на плантации делать нечего. Удачей тоже обделил.
В этом они с Корой были похожи.
Джаспера они прихватили через три дня после того, как выехали за пределы штата Северная Каролина. Он был живой бандеролью, которую требовалось доставить по назначению. Сбежал с плантации сахарного тростника во Флориде и сумел добраться до Теннесси, где попался на воровстве – таскал съестное из кладовки лудильщика. Через пару недель помощник шерифа установил имя его флоридского хозяина, но пострадавший лудильщик оказался безлошадным. Риджуэй с Боусманом как раз сидели за стаканом в таверне рядом с местной тюрьмой, а маленький Хомер и Кора ждали их в повозке. Секретарь муниципалитета подошел к знаменитому охотнику на беглых, оговорил с ним размер комиссионных, и теперь у него в фургоне на цепи сидел еще один беглый ниггер. О том, что он окажется певчей пташкой, Риджуэя никто не предупредил.
По парусиновой крыше барабанил дождь. Кора обрадовалась было свежему ветру, но потом устыдилась, что чему-то радуется. Когда дождь выдохся, они остановились, чтобы поесть. Боусман отвесил Джасперу затрещину, хохотнул и отцепил кандалы обоих беглых от вделанного в днище фургона кольца. С сопением присев перед Корой, он как всегда повторил свое пошлое предложение. Кора и Джаспер по-прежнему были скованы по рукам и ногам. Никогда в жизни ей не приходилось так долго носить кандалы.
Над головой кружила стая ворон. Всюду, куда хватало глаз, расстилалась выжженная гарь, море пепла и сажи, тянувшееся через плоскую равнину до самых гор. Над землей нависали черные деревья, их чахлые черные руки будто указывали на неведомое уцелевшее от огня место. Они ехали мимо бесчисленных почерневших остовов домов и сараев, мимо печных труб, торчащих над пепелищами, словно надгробия, мимо выгоревших дотла мельниц и амбаров, от которых остались лишь камни стен. Обуглившиеся изгороди помяла скотина, но животных наверняка поглотило пламя, в котором никто не выжил.
Через два дня пути в их кожу въелась черная сажа. Риджуэй приговаривал, что чувствует себя как на отцовской кузне.
А Кора понимала, что тут не спрячешься. За этими черными стеблями не укроешься, даже если бы не путы. Даже если бы выпал шанс.
Мимо на лошади мышастой масти трусил белый старик в сером пыльнике. Как и все, кто попадался им на пути, он из любопытства замедлил шаг. Двое взрослых невольников никого не удивляли, но сидевший на козлах цветной мальчуган в черной ливрее своей странной ухмылкой вызывал у проезжавших мимо оторопь. У белого, что помоложе, в красном котелке с загнутыми полями, на шее болталось ожерелье из кусков сморщенной кожи. Когда любопытствующие понимали, что это человеческие уши, он оскаливал побуревшие от табака неровные зубы. Белый постарше, который явно был за главного, своим недобрым взглядом пресекал всякое желание завязать разговор, так что старик проехал мимо, за поворот, где дорога принималась петлять меж облысевших холмов.
Хомер расстелил побитое молью одеяло, на которое можно было сесть, и каждый получил свою порцию в оловянной миске. У знаменитого охотника за беглыми еда делилась между охотниками и беглыми поровну. Так повелось с самого начала: жалоб в пути меньше, а в конце он все расходы вписывал клиенту в счет. Сидя на обочине выгоревшего поля и отбиваясь от полчищ зудящей мошкары, они ели солонину с фасолью, которую состряпал Боусман.
Дождь обострил запах гари, и воздух стал горчить. Каждая ложка еды, каждый глоток воды отдавали дымом.
– Восстань, призвал наш искупитель, восстань, коль хочешь лик узреть… – затянул Джаспер.
– Аллилуйя-а-а, жирдяй-спаситель! – завопил в ответ Боусман.
Эхо его слов разнеслось по округе, и он вытанцовывал коленца, разбрызгивая темную воду.
– Он опять ничего не ел, – пожаловалась Кора.
Последние несколько привалов Джаспер, вместо того чтобы есть, сидел, скрестив руки, и кривил плотно сжатые губы.
– Значит, поголодает, – хладнокровно отозвался Риджуэй, ожидая, что Кора вскинется.
Она всегда что-то чирикала в ответ на его слова. Один постоянно держал другого на мушке. Но Кора промолчала, не желая продолжать игру.
Подоспевший Хомер мигом проглотил порцию Джаспера. Почувствовав на себе взгляд Коры, он, не поднимая головы, ухмыльнулся.
Маленький возница был сущим дьявольским отродьем, ни на кого не похожим. От роду ему было лет десять, но в заученных движениях проступала меланхолическая грация старого домашнего лакея. На свою черную ливрею и высоченный цилиндр он просто надышаться не мог, обирая с материи каждую ворсинку и разглядывая ее, прежде чем сбить щелчком, с таким выражением, словно это ядовитый паук. С окружающими не разговаривал, только лошадей своих крыл на все корки. Никаких признаков расовой солидарности или симпатии не подавал. Кора и Джаспер значили для него меньше, чем ворсинки на рукаве. Он их просто не видел.
Кроме обязанностей возницы на Хомере лежала вся починка и то, что Риджуэй называл «бумажной работой». Он вел все счета, а также записывал за Риджуэем в книжицу, которую всегда держал в кармане ливреи. На ее страницы попадали и набившие оскомину философские трюизмы, и прозаические замечания о погоде – мальчуган их фиксировал с одинаковым рвением. Чем он руководствовался при отборе, Кора так и не разобрала.
Как-то ночью Коре удалось разговорить Риджуэя, и он заявил, что за исключением четырнадцати часов, в течение которых Хомер находился в его собственности, сам он ни одной минуты в жизни рабовладельцем не был. На Корин вопрос: «Почему?», он спросил:
– А зачем?
Риджуэю случилось проезжать через окраину Атланты – надо было доставить хозяину беглую супружескую пару прямиком из Нью-Йорка, – и тут ему попался на глаза мясник, которому, как выяснилось, потребовались деньги, чтобы уплатить карточный долг. Родители жены подарили им на свадьбу мать Хомера, но мясник ее давно продал; тогда, видать, тоже в картах не подфартило. Теперь пришла очередь мальчишки. Хозяин повесил ему на шею картонку с грубо намалеванной ценой.
Риджуэя поразила ни на что не похожая душевная организация мальчугана. В блестящих глазах на круглом, как блинчик, лице разом читались и дикость, и безмятежность. Родственная душа! Риджуэй купил его за пять долларов и на следующий же день выправил парню вольную. Хомер прилепился к нему, несмотря на вялые попытки Риджуэя от него отделаться. Мясник не придерживался жестких взглядов на образование цветных и отпускал своего негритенка в школу, где учились дети вольных. Риджуэй со скуки продолжил учить мальчишку грамоте. Хомер при случае любил огорошить любопытствующих россказнями про свои итальянские корни. Платье его с течением времени менялось, пока не сложилось в ни на что не похожий наряд, а вот нрав оставался неизменным.
