К середине 1998 года «горячих» папок у Туровера накопилось уже больше пятидесяти. Собранные документы он передал в Генпрокуратуру. Какие-то дела (включая дело «Мабетекса») еще при мне стала расследовать Генпрокуратура. Часть дел была отправлена в ФСБ и в прокурорский общий надзор для проверки. Но, судя по всему, ничего из этого сегодня «не работает»: нет на слуху ни одного из тех дел, которые затрагивали материалы из архива Туровера. Все они после моего ухода были закрыты, а сам знаменитый архив положен под сукно.
Туровер в России оставался довольно длительное время. Мы регулярно поддерживали с ним контакт, перезванивались. Через него обеспечивалась стабильная связь с госпожой Карлой дель Понте. Как я потом понял, все переговоры Туровера со мной прослушивались ФСБ. Делалось это для того, чтобы найти зацепку, которая его как основного свидетеля по делу «Мабетекса» могла бы дискредитировать. То есть обесценить его показания. Понял я это, прочитав несколько статей из принадлежащей Березовскому «Новой газеты» и некоторых других, из которых сразу становилось ясно, что телефон его прослушивался. Сделать это могли только спецслужбы…
* * *
Есть прописная правовая истина: для следствия личность человека важна, но, к сожалению или к счастью, лишь до определенного момента. Главное все же — являются ли достоверными те показания, которые он давал.
А показания Туровера были достоверными. Информацию он всегда давал с готовностью, делал это под присягой, был предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Но главное даже не это: на 90 % его показания подтвердились другими материалами уголовного дела. В этом смысле он был свидетелем просто неоценимым.
Ходили слухи, что Туровер якобы документы свои сфабриковал. Увы, сделать это он не мог, поскольку их достоверность подтверждена. Туровер снимал с интересующих его документов копии, но оригиналы-то оставались в банке… Более того, помимо копий или подлинников счетов есть еще и показания служащих банка. То есть существует целая система доказательств, совокупность фактов. Специалист это понимает сразу.
Наряду с уже перечислявшимися мною многими положительными чертами Филиппа Туровера был целый ряд моментов личностного плана, которые меня сильно настораживали. Например, он не всегда был обязательным: наобещает, а потом не сделает. Не всегда был искренен — мог поиграть с человеком. Конечно, идеально для следствия было бы, как у нас в прокуратуре шутят, будь он «коммунистом с дореволюционным стажем», твердым «искровцем» и так далее, то есть человеком с безупречной биографией. Но Филипп Туровер такой, какой есть: со всеми своими положительными и отрицательными чертами. Для следствия это особого значения не имело. Главным было то, что его показания оказались достоверными.
* * *
В Москве Туровер снимал квартиру, не шиковал, жил без излишеств. Никогда не рассказывал мне, что является источником его доходов в России. А жил он здесь почти постоянно, выезжая в Швейцарию время от времени на несколько дней. Наверняка какой-то бизнес он в Москве имел, но я об этом у него не спрашивал; возможно, он консультировал какие-то фирмы.
Встречались мы несколько десятков раз, однажды даже отмечали на Истре его день рождения. У него в России остались друзья.
* * *
Не могу исключить, что Туровер в конечном итоге был частью какой-то очень хитроумной комбинации западных спецслужб по дискредитации нашей страны, что он действовал по чьему-то указанию. Но факты-то, которые он нам предоставил, подтвердились! Данные-то оказались правдивыми! И то, что деятельность кремлевской верхушки носила преступный характер. Что коррупция в нашей стране зашкалила дальше некуда. Так уж случилось, что иностранец предоставил нам объективную информацию о разложении нашего общества, и мне нужно было вычищать эту грязь из родного дома — России. Пришло время… Дело даже не в том, что мы разделись перед всем миром, что нас показали как самое коррумпированное государство, а в том, что мы мало что сделали для улучшения сложившейся в стране ситуации. Было ясно — такого шила в мешке не утаить. Правильнее было бы признать ошибки, а затем принять эффективные меры по исправлению ситуации. Но в России вновь стали прятать по углам грязное белье, а тех людей, которые попытались разобраться в ситуации — Туровера, Катышева, меня, многих других, — начали компрометировать.
Не хочу защищать Туровера. Но в действиях по отношению к нему закон, как говорится, даже «не ночует». В деятельности прокуратуры сегодня чрезвычайно сильно возросла политическая составляющая, политическая целесообразность. Что же касается поведения ФСБ, то действия ее настолько политизированы, что закон в этой организации отодвинут даже не на второй, а на очень далекий план. Надо — возбудят уголовное дело, надо — проведут оперативные мероприятия, надо — отдадут собранные материалы в прокуратуру, не надо — спрячут их на долгие годы под сукно, так сказать, «до лучшего момента».
Начались атаки на Туровера. Чего только ему не приписывали, чтобы дискредитировать мои с ним отношения! И то, что я назначил его своим советником, что он разъезжал по городу в машине с мигалками, что имел свободный вход в прокуратуру…
Единственной правдой из всего этого было то, что время от времени мы действительно приглашали Туровера проконсультировать нас по его уникальному архиву. Время нас поджимало, а кто как не он знал каждую страничку годами собираемого им досье? Кто как не он мог объяснить нам все хитросплетения запутаннейших перемещений криминальных российских денег в западные банки, участником многих из которых был он сам? У Туровера сложились прекрасные отношения с сотрудниками международного отдела Генпрокуратуры, которым было важно, что их консультирует человек, достаточно грамотно разбирающийся в мировой экономике. Но никакого официального статуса у него никогда не было.
Как правило, в газетах писали такие вещи, которые документально доказать или опровергнуть было практически невозможно. В общем, лили на него и на меня всю грязь. Это была настоящая спецоперация по дискредитации свидетеля.
Кремль продолжал проводить свою испытанную тактику — оставить вокруг меня выжженное поле, сделать так, чтобы я остался один, без друзей и поддержки. Близких мне людей запугивали, компрометировали: целый залп компромата был выпущен по директору нашего дома отдыха на Истре Владимиру Метелкину; запугивали и Александра Соломаткина — еще одного близкого мне человека.
Продолжались атаки и на Туровера. Чем дальше, тем больше они становились неприкрыто грубыми и беспардонными. Цель у спецслужб была одна — дискредитировать не только меня, но и нашего главного свидетеля. Стратегию выбрали следующую: если человек замешан в коррупции сам, он не может быть свидетелем в деле о коррупции. Вначале Туровера обвинили в том, что он не рассчитался с хозяйкой за квартиру, которую снимал в Москве, за телефонные переговоры. Затем появились заявления двух девиц, которые обвинили швейцарца едва ли не во всех смертных грехах. По этому поводу в интервью «Московскому комсомольцу» сам Туровер рассказывал следующее: «В России начала раскручиваться кампания, направленная на мою дискредитацию. Две дамы написали в конце июня по заявлению. В одном утверждалось, что я украл золотые часы, в другом — взял без отдачи две тысячи долларов для Генерального».
