Я мучительно переживал, когда началась история с «Мабетексом», и не знал, как действовать, учитывая наши почти дружеские личные отношения. Да и не только это. Ведь с помощью Бородина прокуратура решала многие вопросы, в особенности связанные с обеспечением наших сотрудников жильем, с ремонтом зданий, с оборудованием.
Желания посадить Бородина в тюрьму у меня не было. Я полагал, что если даже все окажется правдой, но Бородин сумеет возместить весь ущерб, вернет из-за границы деньги, можно будет ставить вопрос о прекращении уголовного дела и о достойном выходе из этого непростого положения без ущерба морального. Ущерба для него, поскольку интуитивно я чувствовал, что Бородин — не главный винтик в этом механизме, главный здесь — Ельцин. Ну а поскольку Ельцин обладал неприкосновенностью, достать его было почти невозможно. Бородин же за него отдуваться не должен.
Я постоянно размышлял об этом и все же пошел на возбуждение уголовного дела. Полагаю, у Бородина была на меня серьезная обида. Видимо, он думал: вроде были дружеские отношения, я так много сделал и для него, и для прокуратуры, а он отплатил черной неблагодарностью. Может быть, с обывательской точки зрения Бородин прав, но в то же время он должен понимать и мою ситуацию — его ведь никто не толкал на нарушение закона, это был его выбор. А меня на то и поставили Генпрокурором, чтобы действовать по закону.
О том, что было возбуждено уголовное дело по «Мабетексу», я Бородину ничего не говорил — это была бы утечка информации. Но после того, как я получил первоначальные материалы из Швейцарии, у меня с ним состоялась незапланированная встреча в Генпрокуратуре.
Бородину, судя по всему, переслали из Швейцарии наш запрос, который Карла дель Понте по неосмотрительности отдала Паколли. Не помню точно дату, но где-то между 27 января и 1 февраля, через несколько дней после того, как в Швейцарии Карла дель Понте провела обыск в «Мабетексе», он пришел ко мне в Генпрокуратуру и потребовал объяснений.
Пришлось разъяснять, что расследование по делу «Мабетекса» действительно ведется. Но не в отношении него, а по факту проведенных в Кремле ремонтных работ, и поэтому я не считал необходимым ему что-либо сообщать. Если бы дело было возбуждено конкретно против него, то тогда я его уведомил бы обязательно.
Ситуация была, конечно, очень неловкая. Я ему честно сказал, что отношения у нас с ним всегда были хорошие, и я это очень ценю, но иначе сейчас поступить не могу. Почему? Во-первых, с точки зрения закона: в Генпрокуратуру поступили серьезные материалы и, чтобы проверить их, мы возбудили уголовное дело, потому что по закону вне рамок уголовного дела мы никакую работу вести не можем. Во-вторых, учитывая доводы здравого смысла и, в-третьих, из соображений собственной безопасности.
«Представь, — говорю я ему, — положу я все эти материалы, присланные из Швейцарии, под сукно. Карла дель Понте подождет полгода — год, а я дело-то не возбуждаю. Тогда она со стопроцентной гарантией опубликует эти материалы у себя — скандал на весь мир! При этом укажет, что материалы были высланы Скуратову, а он палец о палец не ударил, никаких мер не принял, то есть совершил должностное преступление. Случись такое — я сам могу оказаться за решеткой. Плюс полная потеря доверия к прокуратуре как к институту.
Вот ты, Пал Палыч, говоришь, что невиновен. Я согласен, что это может быть, и я хочу в это верить. Давай объективно разберемся. Ведь возбуждение уголовного дела нельзя рассматривать как признание человека виновным. Извини, но нет другого придуманного законом способа детально, объективно и исчерпывающим образом разобраться, виноват человек или нет. Если ты говоришь, что невиновен, бояться тебе нечего. Следствие будет максимально объективным, ни о каком аресте речь не идет. Но если деньги были украдены, извини, — их нужно обязательно вернуть, и тогда, возможно, ни к кому претензий не будет».
Однако мои доводы его, видимо, не убедили, ход событий не устроил, и уже 1 февраля меня вызвали в Кремль и показали видеопленку. В то время Бородин дружил с Хапсироковым и, полагаю, это было одним из решающих факторов, почему Бородин мне не поверил. Судя по всему, тогда за Бородина шла серьезная борьба. Хапсироков уже знал, что его уберут, и активно плел интриги: дескать, Скуратов все равно обманет, засудит, и потому его от греха подальше надо обязательно убирать…
Отношения наши с Бородиным испортились. Ну а когда меня отстранили, Пал Палыч повел себя просто непорядочно. Взять хотя бы историю с костюмами — ведь кроме него никто о том, кто нам их шьет, не знал. В списке тех, кому шили костюмы, было восемь человек, но фамилию начали склонять только мою.
Много грязи было вылито на меня и в связи с «доводкой» моей квартиры: в газеты была запущена информация о, якобы, покупке для меня мебели на дикие суммы, о покупке мне коттеджа и так далее. Проверили «факты»… И что же? Все — счета, цифры — оказалось фальшивкой. Но кто-то же их фабриковал? Кто-то же обвинял меня в этих серьезнейших преступлениях. Это было что-то вроде черного пиаровского хода, когда обвиняют на первой полосе, огромными, кричащими буквами, а затем на последней мелким шрифтом пишут опровержение. Но дело-то уже сделано — человек дискредитирован…
Грустно, но Бородин в борьбе со мной использовал самые грязные методы.
Не знаю, в какой степени он был причастен к кассетной истории, к моей компрометации. Думаю, что о готовящейся против меня атаке он знал, но ничего не предпринял, чтобы остановить это безобразие. Даже не предупредил меня. Что ж, Бог ему судья…
Бруклинский узник
Увидев, что Россия не заинтересована в доведении до логического конца дела «Мабетекса», прокурор кантона Женева Бернар Бертосса возбудил против Павла Бородина самостоятельное производство по делу об отмывании денег под номером ПП/4880/1999 и названием «Господин Павел Бородин и другие». В августе, после отстранения от следствия по делу «Мабетекса» Георгия Чуглазова, швейцарцы окончательно поняли, что в нашей стране этому громкому делу уготована «тихая смерть», и практически закрыли для российских следователей доступ к информации. А в конце января 2000 года проводившая свое собственное расследование швейцарская прокуратура пошла на радикальный шаг. Она выписала международный ордер на арест Бородина. Это означало, что к розыску подключился Интерпол и что Бородин может быть арестован на территории любой страны, куда бы он ни поехал. Исключением являются Россия, которая в отсутствии прямого договора со Швейцарией не выдает ей своих граждан, Белоруссия, где, как отметил один из чиновников Интерпола, «многие международные нормы права не действуют», а также Ливия, Ирак, Северная Корея и некоторые другие, также не имеющие договора о выдаче преступников со Швейцарией. Не спасал Бородина даже высокий пост Государственного секретаря Союза России и Белоруссии, на который он был назначен по просьбе исполняющего в то время обязанности Президента России Владимира Путина всего за несколько дней до подписания женевским следователем Даниэлем Дево международного ордера. Это малопонятное международное объединение (Союз России и Белоруссии), кстати, так до сих пор и не получившее международного признания, не обеспечивало одного из своих высших руководителей дипломатическим статусом и соответствующим иммунитетом. Иными словами, своим решением женевская прокуратура сделала межгосударственного чиновника Бородина невыездным.
