Среди достаточно корректных, в принципе, выступлений, мне запомнилось одно, резко выделявшееся какой-то оголтелостью, неприкрытой ненавистью по отношению ко мне, хамством и злобой. Это было как-то странно и удивительно: ведь с выступающим, то есть с директором Селенгинского целлюлозно-бумажного комбината Гейдебрехтом, я раньше практически не сталкивался. Объективного объяснения столь неадекватного ко мне отношение я найти так и не смог. Оставалось предполагать, что вызвано оно было боязнью того, что занимаясь в Совете Федерации делами Бурятии, я сумел бы раскопать, используя прокурорские навыки, криминальные делишки Гейдебрехта. А о них слухи по Бурятии ходили уже не первый год. На своем комбинате он стал платить зарплату вместо денег какими бумажками, которые можно было отоварить вещами и продуктами только через сеть внутренних магазинов. Завод постоянно нарушал экологические нормы, была информация, что его сын, будучи директором одной из коммерческих структур на Дальнем Востоке, за бесценок получал от отца высококачественный картон для упаковки рыбы…
* * *
Натиск Кремля (а то, что инициатива травли исходила именно оттуда, уже не вызывало никакого сомнения) был настолько сильным и бесцеремонным, что в какой-то момент даже я, умудренный немалым политическим опытом, хорошо знакомый с особенностями «дворцовых» интриг, стал опасаться: а все ли в порядке в сановных головах московских начальников? Только в бреду можно представить, что кто-то будет заставлять вас принять все эти дикие аргументы всерьез. А ведь это было! В конце концов, противостояние зашло настолько далеко, что уже действительно нельзя было исключить со стороны центра каких то реальных, направленных против республики шагов. И это было страшно!
* * *
Тем временем дело шло к голосованию. О том, что объективным оно будет вряд ли, стало ясно уже в самом начале сессии, когда было объявлено, что машина для электронного голосования сломалась. Все это напоминало пресловутый рояль в кустах, только наоборот: все помнили уроки предыдущего голосования, поэтому машину постарались сразу же отключить.
С предложением провести голосование тайным выступил депутат Андрей Бутюгов. Но Семенов это предложение пропустил мимо ушей и поставил на голосование предложение выступившего за ним Гейдебрехта — голосовать открыто, поименно.
Пусть простит меня читатель, но я хочу напомнить уже известную ему юридическую тонкость: отзывая меня из состава Совета Федерации (а это была, по сути, процедура отзыва), сделать это было возможно, согласно закону, только при помощи тайного голосования — такого же, каким меня и избирали на этот пост. Однако Семенов сумел обойти и эту сложность, назвав процедуру отзыва «процедурой отмены первоначального решения на основе прокурорского протеста».
Своеобразно проходило и голосование — такого я в своей жизни еще никогда не видел. В центре, возвышаясь над залом, сидел Потапов, чуть ниже его — Семенов. Те, кто голосовал за удовлетворение протеста, подходили к Потапову с правой стороны, кто воздержался — шли уже к Семенову, а те, кто выступал против прокурорского протеста — должны были идти к Потапову, но уже с левой стороны.
Рассказывают, приблизительно по такому же принципу проходило голосование по Конституции Ирана, с той разницей, что там за голосовавшими депутатами внимательно наблюдал вооруженный офицер госбезопасности.
49 депутатов из 56 проголосовали за мой отзыв… Тем не менее нашлись люди, которые пошли наперекор давлению Кремля и президента Бурятии. Назову их поименно: С. Калмыков, А. Попов, А. Кардаш, В. Красников, Ц. Доржиев; один — В. Сактоев — воздержался, еще один — А. Бутюгов — в голосовании участвовать отказался.
Завершающая этот театр абсурда речь Потапова была его, этого театра, полностью достойна. Поблагодарив депутатов за «правильный» выбор, президент Бурятии вдруг заявил, что, дескать, решение переголосовать — его собственное, продиктованное наплывшими на него вдруг внутренними чувствами, и что не было из центра ни звонков, ни давления…
С чувством внутренней опустошенности я вышел из здания Народного Хурала и сразу же поехал на частный телеканал «Аригус», еще за день до этого пригласивший меня выступить из его студии в прямом эфире. С этим каналом, популярным в бурятской столице, меня связывали старые и добрые отношения: я не раз выступал у них раньше, неизменно пользуясь большим успехом.
На телестудии меня сразу же повели к директору, который, смущаясь, сказал, что выступление мое он с большим сожалением, но вынужден отменить. «Только что, — сказал он, — мне позвонили оттуда, — он показал пальцем наверх, — и предупредили, что если я дам вам в эфире слово, мой канал лишат лицензии на вещание».
Такая вот свобода слова…
А ведь за те десять дней, что я был членом Совета Федерации, ничего не случилось. Вначале за меня проголосовали, хотя была альтернативная кандидатура, а теперь принимается диаметрально противоположное решение. Единственное объяснение всему этому — давление со стороны федерального центра.
Почему они это сделали, чего боятся? Почему на «переголосование» были брошены немалые людские силы и огромные финансовые ресурсы? Затраченная на все это энергия явно была достойна иного применения.
Боязнь, что я использую трибуну Совета Федерации для каких-то новых разоблачений? Или нежелание иметь в Совете Федерации грамотных людей, чтобы окончательно превратить его в послушный и бездумный орган? Не знаю. Во всяком случае понятно одно: отмашку на всю эту работу, судя по всему, дал лично президент Путин.
Оставить несправедливое решение без ответа было нельзя. Там же, в Бурятии, впервые в юридической практике России мы решили внести жалобу непосредственно на сам прокурорский протест.
Теперь нам предстояло увидеть, как держат круговую оборону отечественные суды. По прошествии времени могу вам честно сказать — это ощущение не для слабонервных.
Советский районный суд Улан-Удэ нам ответил, что протестом прокурора Бурятии мои права ущемлены не были. Позвольте, но разве мои права быть избранным в Совет Федерации не были ущемлены? Разве не благодаря протесту первоначальное решение Народного Хурала было отменено? И разве не протест Бурятского прокурора косвенно стал причиной прекращения моих сенаторских полномочий?
Короче, без разбирательства, по надуманным основаниям мне в обжаловании было отказано. Этим решением, как сказал в суде мой представитель, был «создан опасный прецедент: суд отказался рассматривать жалобу гражданина на прокуратуру, тогда как именно судебные органы должны были решить, нарушаются права гражданина или нет».
Отклонил нашу очень аргументированную жалобу и Верховный Суд Бурятии. Ни на один наш вопрос суд по существу не ответил — проштамповал отписку. Почему? Не потому ли, что сразу после подачи жалобы Председателя Верховного Суда Бурятии приглашал к себе «на беседу» представитель путинской администрации?
Поняв, что в Бурятии правду нам найти не удастся, мы решили обжаловать решение Народного Хурала в Москве, поскольку по закону я имел право сделать это как по месту нахождения ответчика, так и по месту своего жительства. Черемушкинский межрайонный муниципальный суд в рассмотрении нашей жалобы отказал практически сразу же. Я получил ответ, что, «поскольку обжалуется нормативный акт органа власти субъекта федерации, рассматривать его должен городской суд». Абсолютно незаконное решение. Ведь в данном случае речь шла не о нормативном акте, а об индивидуальном. Акт этот касается только меня, и решение о «процедуре отмены первоначального решения» также касалось только меня одного и распространялось только на меня.
