— Меня это совершенно не волнует, — ответил я. — Я стал собственником квартиры, когда в ней уже были закончены работы. А кто доводил квартиру до нормального состояния, какая фирма — «Мабетекс» или контора по очистке территории от мусора, — этот вопрос не ко мне.
Путин вытащил пачку бумаг:
— Вот документы.
— Володя, я даже смотреть их не буду. С юридической точки зрения у меня с квартирами все безупречно.
И все равно в те дни я был очень благодарен Путину хотя бы за видимость попытки принять участие в моей судьбе. Благодарен и Степашину, который как-то, когда я еще лежал в «кремлевке», сказал:
— Человек находится в больнице, а никто даже не пытается выяснить, что у него на душе, о чем он думает, что у него болит. Но все нападают… Эх, люди!
Да, в ту пору я был благодарен и Путину, и Степашину за участие. Пока не узнал, что за этим «участием» стояло.
Уже через некоторое время на пресс-конференции Путин заявил, стыдливо потупив взор, что пленка о «моих» любовных похождениях — подлинная. Хотя на нынешний день проведено множество экспертных исследований, и ни одно из них не идентифицировало меня на пленке.
В конце концов, еще одну экспертизу, заключительную, можно провести и за границей. Мне опасаться нечего.
Должен заметить, что для Кремля мой выход на работу был полной неожиданностью. За мной пытались следить с помощью хитроумной техники, приставили наружное наблюдение, прослушивали телефоны… Поэтому говорить теперь я стал в своем кабинете совсем немного и крайне осторожно. А если мне надо было провести какой-то важный разговор, посекретничать, я просто выходил из кабинета в шумный коридор. Во всяком случае, все серьезные вопросы с адвокатами мы обсуждали только «на воздухе». Это здорово нервировало кремлевских обитателей. Неведение вообще всегда беспокоит. А этим людям было чего бояться и беспокоиться.
На стол руководства ФСБ и МВД регулярно ложился отчет о том, что я делал и с кем встречался. У загородной дачи и городской квартиры постоянно дежурила машина «наружки». Зачем? Не знаю… Неужели ждали момента, когда я приеду пьяный или начну дебоширить?
Обо всем этом мне по секрету рассказывали мои друзья из прокуратуры, из следственных органов того же ФСБ. Я был в курсе большинства мероприятий, направленных против меня. Не буду называть конкретные фамилии, но эти люди помогли мне очень.
Шла ко мне информация и из Швейцарии. То есть до определенного момента я держал руку на пульсе всех направленных против меня акций.
* * *
А напряжение все нарастало.
На следующий день после моего выхода на работу, 19 марта, в Кремле не стало Бордюжи, с ним разделались, что называется, круто, сковырнули ногтем в один миг. Мне, честно говоря, стало жаль его. Ведь, в сущности, он действовал как солдат — исполнял приказ. Последний раз я говорил с ним по телефону, доказывая, что на работу мне после больницы нужно выйти обязательно. Ведь не мог же я, готовясь к заседанию Совета Федерации, изучать материалы, что называется, на коленке, — это я должен делать в служебном кабинете. Подумав, Бордюжа со мной тогда согласился:
— Да, Юрий Ильич, вам надо выйти на работу, хотя бы ненадолго.
Кто знает, не стал ли этот эпизод одной из причин столь внезапного его увольнения?..
* * *
Огромное давление Кремля испытывали на себе не только следователи, но и практически все проходящие по делу «Мабетекса» фигуранты. Все тот же Паколли вначале давал правдивые признательные показания и, думаю, рассказал бы со временем всю правду. Кремль прекрасно понимал, чем это может кончиться, и Паколли, видимо, стали угрожать, причем весьма серьезно. Серьезно настолько, что он обратился за помощью к Карле дель Понте. Та, в свою очередь, позвонила мне и попросила обсудить вопрос о безопасности с самим Паколли, который находился в то время в Москве.
Я попросил Мыцикова встретиться с Паколли и, если этого будет недостаточно, подключить меня. Но «семья» к этому времени сумела уже так надавить на бедного швейцарца, так запугать, что он понял — лучше держать язык за зубами. К огромному нашему удивлению, Паколли вдруг резко изменил свое отношение к следствию, отказался от всех своих предыдущих показаний и стал все отрицать…
«Железная» Карла
Еще в конце 1998 года, когда все было спокойно, между Генпрокуратурами России и Швейцарии была достигнута договоренность о визите Карлы дель Понте в Москву. Ситуация, однако, поменялась, и приезд швейцарского прокурора оказался под большим вопросом.
Приезд Карлы дель Понте планировался на 23 марта 1999 года. Ни президент, ни посол, ни министр иностранных дел Швейцарии не рекомендовали ей ехать в Россию на встречу со мной. И здесь проявился твердый характер госпожи дель Понте. Она внимательно изучила прессу, мои интервью, и, поскольку ей было известно о нашем расследовании по делу «Мабетекса», а также имена тех кремлевских чиновников, которых оно непосредственно затронуло, в историю с компроматом на меня она не поверила. Она поверила в мою честность и невиновность (знаю это абсолютно точно), и по развязанной против меня кампании у нее сложилось вполне определенное собственное мнение.
Что еще… Никогда и ничего она не спрашивала у меня об истории с пленкой, не требовала объяснений. Она многим рисковала, прилетев в Москву, но, зная ее выдержку и характер, я не удивился этому поступку. Госпожа дель Понте очень поддержала меня в те дни.
Представьте себе: на меня льют грязь, государственная машина травли запущена по полной программе, а она в интервью влиятельному российскому журналисту Хинштейну, приехавшему в те дни в Швейцарию, говорит:
— Очень важно, чтобы были прокуроры, занимающиеся делами коррупции. Скуратов, даже отстраненный от дел, показал всем, и мне в частности, что он блестящий профессионал, настоящий прокурор, руководствующийся только законом. Каждый прокурор должен начинать расследование только тогда, когда есть конкретные факты о совершенном преступлении. В таком случае нужно начинать расследование. Если вы не делаете этого, вы слабый прокурор…
Очень «профессиональным» у нее было отношение и к президенту Ельцину. Как человек опытный, она никогда не высказывала публично по отношению к нему каких-либо своих личных взглядов. Главным для нее было отношение к закону: если ты коррупционер, то никакого значения не имело — президент ты или нет и какие у тебя политические убеждения.
Конечно, сложностей в связи с приездом Карлы дель Понте было много. Во-первых, ей долго не давали визу, тянули. За два дня до прилета — беспрецедентный случай! — у нее еще не было визы — у нее, одного из крупнейших государственных чиновников Швейцарии! Такого в истории отношений между нашими двумя странами никогда не было — я, во всяком случае, не слышал. Я понимал, что Москва очень не хотела, чтобы швейцарский Генпрокурор приезжала к нам: на кремлевском холме ясно представляли, какие сенсационные документы она может привезти.
