– Нет! Что ты – женщина так себе! Ни стиля, ни ухоженности – как ты можешь влиять на эту классную заводилу Анфису?!
– Ты права. – Я закрыла свое несовершенное лицо руками. – И что же мне делать?
– Иди в кровать, – сказала Натка. – Утром хотя бы цвет лица нормальный будет.
– Но…
– Спать!
Сестрица сдернула меня с табуретки и вытолкала из кухни, сказав еще напоследок:
– Усвой уже: чем хуже смотришься, тем меньше влияешь!
– То есть ты утверждаешь, что мое влияние на дочь обратно пропорционально объему мешков под моими глазами? – не поверила я.
Натка убежденно кивнула. Персидские огурцы на ее намордном платке согласно заколыхались.
Это было серьезное заявление, которое следовало вдумчиво осмыслить.
Я пошла спать.
Не вышло: едва я влезла под одеяло, пришла Сашка – в пижаме с зайками и с плюшевым медведем в руках.
Увидев этого медведя, я сразу поняла, что дело плохо. Древний плюшевый Винни Пух – вечный Сашкин психотерапевт. Именно ему дочь с малых лет поверяет свои секреты, именно его плюшевую грудь орошает слезами.
– Что, Сашенька? Говори. Девочка моя, мне ты тоже можешь рассказать абсолютно все, – сказала я, откровенно ревнуя дочь к игрушечному топтыгину. – Я все пойму и всегда помогу…
– Класс, тогда дай денег! – перебила меня дочь.
– Сколько, на что, ты собралась за покупками? – Я потянулась к креслу, в которое определила на ночлег свою сумку со всем ее содержимым, включая далеко не пухлый кошелек.
– На фиг покупки! – грубо ответила Сашка. – Мне срочно нужны деньги на операцию!
– Какую операцию?! – Я испугалась.
Что я упустила? Что прозевала, тратя время и силы на то, чтобы вникнуть в дела чужих и, в общем-то, безразличных мне людей? Сашка больна?! И так серьезно, что ей нужна операция?!
– А сама ты не видишь?! – огрызнулась дочь.
Отбросив мишку, который успешно совершил мягкую посадку у меня в ногах, она двумя руками схватилась за свои щеки и растянула их, как гармошку:
– Вот! И как мне с этим жить?
– С чем, со щеками? – уточнила я.
Страх прошел, уступив место злости.
Смотрите-ка, щеки ей не нравятся! Да где-нибудь в голодной Африке пятнадцатилетние девочки о таких щеках только мечтают! А в Индии, где тоже проблемы с продовольствием, я слышала, это до сих пор примета настоящей красоты!
– А не зажралась ли моя милая дочь? – сдерживаясь, чтобы не заорать, спросила я плюшевого медведя.
Он дипломатично промолчал, зато сама Сашка взвыла:
– Я так и знала, что ты не поймешь!
– Чего, Саша? Идиотского желания лечь под нож, чтобы исправить воображаемые недостатки внешности? – Я почувствовала, что закипаю. – Тебе мало примера тети Наташи? Ты не понимаешь, как это серьезно? Хочешь оперироваться, рискуя превратиться в уродину? И это при том, что еще пара лет, и от твоих пухлых детских щечек и следа не останется!
– Я не могу столько ждать! – В Сашкиных глазах заблестели злые слезы.
Она сдернула с моей кровати своего медведя и, гневно размахивая им, убежала прочь.
– И жить торопится, и чувствовать спешит, – пробормотала я и, немного помедлив, рухнула на подушку.
Что за жизнь у меня, а? И что за люди вокруг? Все хотят денег и страдают от недостатка красоты, хотя на самом деле им явно не хватает совсем другого. Мозгов!
Интересно, нет ли таких клиник, в которых пациентам добавляют ума, здравого смысла и рассудительности? Я бы туда донором пошла, чтобы поделиться мозгами с сестрой и дочкой!
На кухне буйствовала разобиженная Сашка, успокаивающе журчал голос Натки, хлопала дверца холодильника и звенели чайные ложечки: мои красавицы, но не умницы, парадоксальным образом утешались вредным для фигуры и щек калорийным тортиком.
Я подумала, а не выйти ли к ним? И решила, что не выйти.
Накроюсь с головой одеялом, пересчитаю отару-другую овец и буду бороться с серым цветом лица и мешками под глазами по методу доктора Морфея – дешево и сердито.
Глава третья
Утро рабочего дня порадовало меня некоторым разнообразием. На сей раз я встретила в коридоре у своей двери не Плевакина, а Диму с Верочкой.
Они вышли из кабинета гуськом, как верблюды в караване, и тоже с грузом: оба держали в руках по стопке папок. У Верочки стопка доходила до подбородка, которым она ее и придерживала, у Димы – до самых глаз. При этом лицо Верочки от подбородка до глаз укрывала одноразовая медицинская маска, с которой так сроднилась моя сестрица Натка. Но Верочка – девушка молодая и очень здравомыслящая, а Дима – даже не девушка и тоже крепко дружит с головой, так что ни она, ни он не стали бы оперировать лицо.
Тогда зачем его прятать?
– Это грабеж? – спросила я, не протестуя, но желая прояснить ситуацию. – Или мы срочно переезжаем в глубокий тыл в связи с, эм-м-м, например, началом химической войны?
– Забираем у вас дела, Елена Владимировна! – бодро ответила Верочка.
– Все?! – Я не поверила своему счастью.
– Почти. Вам ведь теперь почти все время и силы придется посвятить одному-единственному процессу…
– Ах, да, Плевакин же вчера обещал журналистам, что слушания будут идти с девяти утра до девяти вечера, – вспомнила я.
Вот эта перспектива мне не понравилась.
С девяти утра – ладно, но до девяти вечера? Это в котором же часу я буду возвращаться домой? И как много упущу в общении со своим любимым трудным подростком?
– Нет, с девяти до девяти каждый день не получится, нельзя нарушать трудовое законодательство, – подал голос рассудительный Дима. – Реальный прогноз – с десяти до семи.
– Это еще куда ни шло, – согласилась я и сдвинулась в сторону, уступая дорогу мини-каравану.
– Елена Владимировна, а вы себя видели? – оглянувшись на меня уже с расстояния в пару метров, поинтересовалась Верочка. – Серый костюм на фоне желтой стены смотрелся здорово! – восторженно добавила она.
– Где смотрелся? – тупо переспросила я. И меня накрыла волна досады: совсем забыла про вчерашний пресс-подход! Как-то не задержалась у меня в голове простая и здравая мысль, что операторы снимали нас с Плевакиным не для собственного удовольствия, а для новостей. А они, стало быть, уже вышли.
– А…
– Я вам ссылочки на почту кинул! – Мой идеальный помощник и уловил мысленный сигнал, и ответил на него.
– Спасибо, Дима!
Я вошла в кабинет и осмотрелась.
Исчезновение большей части дел заметно повлияло на интерьер. Без разноцветных папок, рядами стоящих на полках и колоннами высящихся на полу, он перестал быть деловым и живописным одновременно. Зато стало намного больше места… и пыли.
