– Не знаю, я не в курсе, откуда они родом, – ответила я, поскольку действительно не интересовалась происхождением адвокатов Элеоноры Константиновны.
Может, и зря. Могла бы хоть мысленно посылать их к такой-то матери по относительно конкретному адресу.
Хотя ничегошеньки кавказского в адвокате Ларисе Айвай я не увидела. За исключением, пожалуй, темперамента…
Шумела и суетилась она не меньше, чем ее коллеги, хотя внешность имела самую арийскую: высокая, худая, с прилизанными белыми волосами и очень светлыми глазами – в очках они казались круглыми и красноватыми, как у рыбы. Сизый костюмчик в обтяжку и привычка с открытым ртом дожидаться момента, когда можно будет вставить свои пять пфеннингов, довершали сходство, и про себя я называла адвоката Айвай исключительно Селедкой. А ее коллег – Акелой, Бегемотом и Слизнем.
Наиболее приятное впечатление произвел на меня Максим Трубач – именно его я окрестила Акелой. Этот пожилой лощеный джентльмен если и не являлся по факту вожаком всей стаи, то определенно претендовал на лидерство. Он держался с подчеркнутым достоинством и выглядел так, что даже мне, далекой от бомонда и гламура, стало понятно: в создание своего имиджа адвокат вкладывает большие деньги. У него были роскошная серебряная грива, которая выглядела одновременно и небрежно растрепанной, и тщательно ухоженной, идеальный маникюр, нарочито скромные часы очень солидной швейцарской марки и костюм, в котором я уверенно опознала более богатого родственника моего парижского парадного фрака.
Бегемот звался Егором Вруновым и был сверх меры упитан, самодоволен и толстокож. Кто-то более чувствительный на его месте давно сменил бы или фамилию, или род занятий, но адвокат Врунов явно нравился себе и таким. Он постоянно улыбался – румяные щеки бугрились спелыми яблочками, смотрел умильно и шевелил пухлыми пальцами, как разминающийся маньяк-душитель.
Любую фразу Бегемот начинал с «не могу не…»: не отметить, не сказать, не напомнить, не обратить внимание. В общем, ему явно все «не моглось». А еще он всех без исключения называл «уважаемыми». Но эта манера вести разговор была невероятно заразительна. С первого дня нашего вынужденного общения я боролась с собой, чтобы не сказать Егору Врунову: «Не могу не послать вас куда-нибудь подальше из зала заседаний, уважаемый!»
Слизень откликался на имя Олег и фамилию Хрящев. Он был скользким типом, причем не только в переносном смысле. Его лицо лоснилось от пота, а волосы – от геля, с помощью которого над низким лбом господина Хрящева была создана и зафиксирована крутая волна. Прическа и голливудский оскал напоминали об Элвисе Пресли, только вместо гитары у адвоката была внушительная кожаная папка. Ею он семафорил и хлопал в воздухе и по столу. Ее он крутил в руках, совал под мышку и баюкал, как младенца. Сначала я подумала, что это какой-то нездоровый фетишизм, потом поняла, что завораживающими манипуляциями с папкой скользкий тип Олег Хрящев гипнотизирует и коварно отвлекает публику.
При всем своем внешнем несходстве адвокаты Врунов и Хрящев неуловимо напоминали мне сказочную парочку чудесных помощников «Двое из ларца». Они понимали друг друга без слов и действовали слаженно, как боевая двойка. Но не только поэтому они ассоциировались у меня с мультяшными персонажами: я еще и видела их на экране. Эти двое были завсегдатаями ток-шоу, коих я вдоволь насмотрелась, пока изучала материалы дела.
В группе поддержки Сушкиной присутствовали еще две дамы. Так сказать, подруги по несчастью. Они также свидетельствовали против клиники «Эстет Идеаль», и их обеих я тоже раньше видела по телевизору. Не сказала бы, что они очень украшали собой голубой экран, но яркости шоу определенно придавали, поскольку занятно контрастировали.
Антонина Игоревна Ломакина, наверное, воспитывалась как дочь полка, а юность провела в боях и сражениях. Глядя на нее, я вспоминала Шурочку Азарову из любимого фильма. Прошли годы, гусар-девица превратилась в генерал-бабу в отставке, но от приобретенных привычек хвататься за шашку, пить наравне с мужиками и орать командным голосом не избавилась. В зале суда Антонина Игоревна одна занимала сразу три места, поскольку жестикулировала так активно, что сидеть с ней бок о бок никто не рисковал.
А вот ее и Сушкиной общая подруга Виолетта Павловна Громова, вопреки фамилии, выглядела воплощением изящных манер. Она даже веер с собой принесла! Сидела, царственно расправив плечи, и обмахивалась, словно отметая от себя любопытные взгляды и низменную суету происходящего. А иногда касалась сложенным веером энергично дергающегося локтя Антонины Павловны, безмолвно ее урезонивая.
Я бы подумала, что Виолетта Павловна «из графьев», если бы она не явилась в суд увешанной массивными драгоценностями. Мочки ушей Виолетты Павловны оттягивали серьги с каменьями, чело отягощала диадема, в декольте водопадом стекало бриллиантовое ожерелье… Августейшие особы так богато декорируют себя только на коронацию, о чем их несомненная подражательница не имела ни малейшего представления.
В общем, элегантная и строгая Элеонора Константиновна в компании своих колоритных подруг и адвокатов выглядела как прима-балерина Мариинки, невероятным образом попавшая в ансамбль ложкарей и балалаечников…
– Ну-ну, посмотрю я на эту битву, – хмыкнула Натка, возвращая меня домой – к Сашке и Интернету.
Но битвы, на которую хотела посмотреть сестрица, вовсе не получилось.
Дочь выслушала мой ультиматум с каменным лицом.
Она без возражений и комментариев вытряхнула из своего смартфона сим-карту, затолкала ее в смешной и нелепый, похожий на миниатюрную мыльницу старый кнопочный телефон. Молча подставила ладонь под тридцать рэ звонкой мелочью, демонстративно пересчитала монеты, заботливо ссыпала их в кошелек. Наконец подняла на меня глаза – взгляд был откровенно ненавидящий – и уточнила:
– Это все?
– Не все, – ответила я, тихо закипая. – После школы – сразу домой. И больше никаких прогулок после захода солнца!
– Яволь, майн фюрер.
Сашка закинула на плечо рюкзак и вышла за дверь, показательно печатая шаг.
– Она и немецкий знает? – запоздало удивилась Натка. – Откуда?
– Смотрела «Семнадцать мгновений весны». – Я вздохнула.
Еще не так давно дочь охотно проводила свободное время вместе с мамой, и стылыми осенними вечерами мы с ней пересмотрели золотую классику отечественного кинематографа.
Где те благословенные времена? Вернутся ли они когда-нибудь?
Что-то мне подсказывало, что в краткосрочной перспективе рассчитывать на это не стоит.
Наверное, именно с таким лицом, какое было у Сашки, когда она чеканила шаг прочь от домашнего очага, шел уличать своего отца в преступлениях против Советской власти легендарный Павлик Морозов…
Вечером злая я беспощадно и демонстративно отрубила Интернет на домашнем компе, но Сашка и тут смолчала.
Чуть позже она даже улыбалась, вернее, ухмылялась, показывая мне свой школьный дневник, оценки в котором заметно ухудшились. Понятно: без Интернета трудно быстро клепать рефераты, урожай которых в современной школе считается показателем качественной самоподготовки.
