Маг задумался.
– Кажется, об этом жрец ничего не говорил.
– Наверное, того бдыщи не утащат в медовую реку, – решила Алера.
– Замечательно, – согласился Тахар. – Ну а что с ними надо было сделать, Аль, как по-твоему?
Девушка пнула камешек, проследила, как тот прыгает по дороге, поднимая крошечные облачка пыли.
– По-моему, удар гномьим кулаком по тупой башке больше полезен для тупой башки, чем возня на капустном поле.
Эльф фыркнул и посторонился, пропуская дородную светловолосую вдову Маряну, что проплывала по дороге степенным кораблем в кружавчиках. Перед собой она несла, обхватив обеими руками, таз с остатками свежеиспеченных пирогов – по общинным избам проходила, торговала домашней выпечкой к ужину.
В общинных избах Ортая жили семьями и поодиночке люди, орки и гномы, по разным причинам оставшиеся без крова или даже никогда его не имевшие. Такие избы повелось ладить после войны с Гижуком, короткой, но бурной, перемешавшей многие семьи и оставившей без дома тысячи людей, эльфов, орков и гномов. В будущие годы, когда разрушенное понемногу отстроилось, нужда в общинных избах не пропала, а даже наоборот: всегда находились те, кому требовался бесплатный кров в простенькой мазанке, где ютился самый разношерстный люд в разделенных перегородками комнатушках.
Были там, конечно, лентяи, не желавшие работать ни вздоха сверх положенной общиной обязанности – даже если для собственного блага. Были обнищальцы и погорельцы, у которых не нашлось родни или друзей, готовых пустить под свою крышу. Приходили переночевать путешественники, не имевшие возможности тратиться на место в постоялых дворах. Нередко в общинных избах какое-то время жили молодые семьи, пока еще не построившие собственного дома. Иногда перебирались сюда неугомонные старики, которым скучно было с повзрослевшими детьми, а весело – в таком месте, где людей много и всегда можно с кем-нибудь поговорить, а точнее – много кому можно рассказать то, что рассказать очень хочется. Жили здесь женщины, сбежавшие от обрыднувших мужей, и мужья, не вынесшие накала семейного счастья.
Словом, народ был самый разный, вовсе не обязательно нищий, и бабы вроде Маряны зарабатывали на домашней выпечке: много у кого к вечеру найдется лишний медяк на пару горячих пирогов с капустой, яйцом или вишней.
К тем же избам прибивались ничейные щенки. Топить плоды случайной собачьей любви, как это делали соседи-орки в Гижуке, у ортайцев было не принято. Да и не так много случалось щенков: цепным псам нечасто удавалось отвязаться и сбежать к приглянувшейся невесте, а без привязи собак в деревнях не держали, разве что иногда кто-нибудь заводил мелкую псину-крысоловку. Если же у дворовых собак рождались щенки – через пару месяцев их уносили к общинным избам, откуда мало-помалу разбирали по дворам односельчане. Пока же щенки были маленькими, их понемногу подкармливали обитатели этих самых изб и другие сердобольные жители.
Алера частенько таскала песьим малышам что-нибудь вкусное, и Элай всегда на это язвил о чрезмерной доброте, которая губит людей, орков и гномов и в конце концов угробит весь мир. Алера на эти ворчания никак не отвечала и делала вид, что не замечает, как сам эльф украдкой скармливает приглянувшемуся щенку сухарь или прихваченный из дому кусок пирога.
Элай поднялся на крыльцо дома кузнеца и остановился, постукивая пяткой по ступени. Ступень гулко ухала.
– Знаешь, Аль, может, зря твой дед и Хобур погнали эту волну. Теперь же, ты понимаешь, Веррен и эти-двое-как-их, они же на тебя осерчали еще больше. Люто так осерчали, понимаешь? Ты ж их унизила – дальше некуда, когда глотки им перерезала. А потом вдобавок про это стало всем известно, а теперь их сверху еще и наказали.
Алера поправила ножны на поясе:
– Поэтому теперь я должна обнять их и порыдать? Или что?
– Или то, что они теперь наверняка хотят оторвать тебе что-нибудь нужное, вроде головы. Как-нибудь внезапно, на темной тихой улице. Кулаки у них не гномьи, конечно, но, если они тебя поймают – тебе не покажется, что не додали. Трепаться с тобой они теперь не будут, это точно.
– Ну так будьте рядом, – буркнула Алера, поднялась по ступеням и толкнула дверь.
* * *
Кузнец Суджам жил и работал в большом двухэтажном доме. На первом этаже у него была лавка и кузня, а не уместившаяся часть кузни – снаружи, под навесом. Наверху в одной из комнат обитал сам кузнец, во второй иногда оставался спать Рань, а в какой-то из двух оставшихся теперь околачивался всамделишный магистр, представитель Школы.
В лавке всегда было светло, пахло мышами, сеном и нагретым металлом. Всюду сундуки, сундучки и коробки, под стеной – длинные полки, заваленные утварью, на стенах— пара паршивых мечей «не для продажи, а для души». Никто сторонний не понял бы, что такого душевного в этих коряво сделанных клинках, но сторонние сюда приходили редко, а сельчане знали: эти мечи – первые, которые выковал сын Суджама когда-то бесконечно давно. К тому времени, как он перебрался в ближайший город, Килар, клинки у него получались куда более пристойные, но в городе жизнь его не задалась: проигрался в кости, залез в долги, начал крепко пить и решительно отказался возвращаться в родной поселок. А потом его прихватили с собой проходящие через Килар то ли кочевники, то ли Странники, и с тех пор про сына Суджама не было известно ничего.
Услышав стук входной двери, огненно-рыжий гном нырнул в лавку из кузни и при виде троих друзей просиял так, словно ждал их весь день и усердно молил Божиню об их добром здравии.
– Але-ера! – запел-завопил он, раскрывая объятия. Когда Суджам размахивал руками, то становился похожим на полевика, рыжего, лохматого и в потертом фартуке. – Рыбка моя ненагля-ядная! Как ты жива-здорова, моя пти-ичечка? Чем порадуешь сегодня бедного старого гно-ома?
– Двумя симпатичными кинжалами, – ответила Алера, роясь в котомке. – И теперь я думаю, что напрасно не прихватила еще льда из подпола, чтоб положить его на лоб старому гному. Чего это ты мне так рад, Суджам?
Кузнец улыбнулся еще шире, и глаза его превратились в две щелочки. Он мельком глянул на клинки, запустил руку в карман фартука и выложил на стойку две серебрушки.
– По-моему, льдом тут не обойдешься, – пробормотал Тахар. – Тут лекаря надо звать, а то и жреца.
Клинки-то, конечно, хорошие, но такие Суджам обычно брал по серебрушке за пару, да и то после яростной торговли с угрозами и поминаниями бдыщевой матери. Временами, если кузнец был особо не в духе, Алере приходилось заявлять, что она больше никогда не переступит порога этой скупердяйской лавки и видеть больше не хочет наглую рожу этого гнома, а мирские диковины отныне будет возить в город и продавать там по честной, достойной цене.
Кузнец упер руки в бока, смотрел на Алеру и улыбался, что было понятно по тому, как становилась дыбом борода на его щеках. Глаза под густыми бровями блестели азартно, бешено.
В Киларе, ближайшем к Лирме городе, сам Суджам такие кинжалы будет продавать, пожалуй, по две серебрушки за штуку. А если вдруг выберется в любой город Ортая, который находится за пределами северо-восточной части края, богатой порталами – там он возьмет за мирские диковины гораздо, гораздо дороже. Но если сам путешественник получает от Суджама за такие кинжалы по серебрушке – значит, у кузнеца предсмертная горячка, в связи с которой он вынужденно спешит делать добрые дела, потому как тогда сельчане с большей охотой скинутся на его скорые похороны.
