Алера засопела и отвернулась.
О том, что в Пизлыке, по слухам, встречаются существа куда похуже троллей, друзья ей говорить не стали. В конце концов, раз Пизлык тянется на десятки переходов во все стороны, местами почти наползая на города и деревни, – значит, нет в этом лесу ничего такого уж опасного.
Наверное.
* * *
– И которая из них? – спросил Тахар.
Они дожевывали остатки ужина. Алера уже спала, завернувшись в одеяло с головой. Привязанные неподалеку лошади бодро фыркали, переговариваясь не то с полевиком, не то друг с другом. В невидимом отсюда лесу возмущался чему-то филин.
Ночь выдалась беззвездной и теплой. В поле горько пахло чабрецом, издалека доносилось неуверенное лягушачье кваканье.
– Которая что из чего? – не понял Элай.
– Я про эльфиек, – пояснил маг, хрупая яблоком. – Которая из них – твоя?
Элай потянулся за деревянной баклагой, приткнувшейся за кулем с жалкими остатками крупы. Притянул к себе за ушко, хлебнул воды, подумал.
– А ты со всей деревней перезнакомился, мой общительный друг? Имя тебе что-то сказало бы?
Тахар помотал головой, бросил огрызок в костер.
– Я там много с кем перезнакомился, но имена тут же позабыл. Ну, скажи что-нибудь вроде «Это та прекрасная белокурая дева, что стояла у третьего слева дома, когда мы приехали в деревню. Та самая, что чуть не проломила шикарной статью плетень, увидев меня, всего из себя эльфа, вплывающего в деревню верхом на вороной кобыле в лучах закатного солнца»…
– Какой ты наблюдательный, – пробурчал Элай.
– Да-да. Та самая эльфийка, что весь день таскалась за тобой, как слепень за коровьей спиной, держась в отдалении и так и не посмев приблизиться, потому что… Почему?
Эльф развалился на одеяле, пристроил голову на скатанной жилетке. Ночь здесь, южнее Лирмы, стояла очень теплая, у костра они даже рубашки поснимали.
– Потому, что мы приехали с Алерой. У нее на лбу не написано, что она не моя, не твоя и вообще ничья. А у эллорцев не принято навязываться, знаешь ли.
– Как удобно, – протянул Тахар.
Мага разобрала досада. Ему вовсе не хотелось оказаться таким ужасно прозорливым, ему хотелось, чтобы Элай расхохотался в ответ на все его наблюдения и сказал, что он – идиот. Потому что иначе… прав был Орим, вот что иначе. И все, что за этим следовало, Тахару нравилось ничуть не больше, чем Алере.
Эльф пожал плечами и закрыл глаза.
– Элай.
– Ну?
– Так это правда, да? Ты из-за нее таскаешься в Эллор?
Эльф отмалчивался. Тахар подкинул дров в огонь.
– Слушай, эльф, это получается, что…
– Заткнись.
Элай повернулся на другой бок и натянул на голову одеяло.
А Тахар еще долго сидел, уставившись в огонь и мрачно размышляя о чем-то.
* * *
Что-то разбудило Тахара на заре – предрассветный холод, неясная тревога или возбуждение перед новой дальней дорогой. Утренний воздух был влажным и прохладным, по лугу расстилался низкий туман, лошадки бродили неподалеку. На груде котомок сидел полевик и уписывал оставленные для него с вечера ломоть хлеба и яблоко. Тахар кивнул ему, прижав руку к груди в почтительном приветствии и благодаря, что призорец присмотрел за лошадками. Полевик смутился, словно такое внимание было ему не в привычку, и его лицо, похожее на сушеный гриб, еще больше сморщилось.
Завернутая в одеяло Алера сидела спиной к магу возле вновь горящего костра, наблюдала за крошечными сполохами пламени, и очень трагически-безутешным выглядел этот нахохленной комок из одеяла и черных всклокоченных волос. Тахар запоздало сообразил, что вечером Алера могла не так уж спать, как ему думалась, и слышать его разговор с Элаем, и тогда вовсе не странно, что сегодня даже ее спина выглядит бесконечно горестной… а странно то, что над костром не запекается эльф на вертеле.
Тахар покосился на Элая и убедился, что тот спит, а не остывает в луже крови. Поднялся, потянулся, помахал руками, согреваясь. Еще раз огляделся по сторонам. Пизлыкский лес маячил мутным пятном за туманом на севере, а в нескольких переходах к западу виднелся город Мошук – серая клякса с редкими каменными башенками.
Тахар потянулся и пошел к Алере, сел рядом, тоже посмотрел на огонь, оглаживающий тонкие веточки. Внутри у них тихонько посвистывало. Когда Тахар сел, Алера даже не повернула головы, когда дернул ее за ухо – засопела и повела плечами, глубже зарываясь в одеяло.
– Ты чего в такую рань вскочила? – спросил маг, зевнул и придвинулся, дернул на себя одеяло: ну и сырое же утро, бр-р! Протянул ладони к огню и зажмурился от удовольствия.
– Птицы, – проворчала Алера, поерзала, прижалась к боку Тахара. – Еще не рассвело, а они уже заливаются со всех сторон разом. Орут, словно кони.
– Аль. Что случилось?
Она снова съежилась, зарываясь в одеяло.
– Я думаю. И… я думаю. Может, зря мы потащились в такую даль. Мимо этих жутких лесов и Божиня ведает мимо чего еще. Мне неуютно.
Тахар молчал.
– Все вокруг, понимаешь, оно какое-то слишком большое.
– О нет, – сонно проворчал сзади эльф. – Нашей радости показали карту. И наша радость ее наконец рассмотрела, а не только от солнца прикрылась. Раныне-то она думала, что Лирма находится у Божини на ладошке, а весь Ортай этой ладошке бьет поклоны, шлет приветы, потому как ничего важнее Лирмы для Ортая нет, а для Лирмы нет ничего важней Алеры. Потому что она такая особенная и удивительная.
Завернутый в одеяло эльф пришлепал к костру, сел рядом, сонными глазами посмотрел на друзей.
– И вдруг оказалось, что Лирмы на карте – с кошачий нос, а вокруг – злые тролли. Сожрут и не спросят, кто тут самый важный и свершательно великий.
Алера нахохлилась еще сильнее, затерявшись в складках одеяла по самые брови. Эльф, конечно, понял все правильно, но его слова звучали совершенно возмутительно, словно Алера была совсем уж глупой, словно считала себя бессмертной и самой главной в мире!
Но ведь не так! Конечно, она всегда знала, что ей на роду написано что-то важное и очень большое, но понимала и то, что жизнь – вовсе не простая штука, бывает в ней всякое, и мор, и голод и… и… словом, всякое! Просто раньше это понимание было маленьким и не пугающим, а теперь выросло и заполонило собою весь мир и Миры.
Иди знай, может, стоило в детстве внимательнее рассматривать эти серо-пятнистые карты лирмского жреца, но кто же виноват, что его занятия проходили так скучно, что он показывал карты только тогда, когда поминал всякие истории о давно минувшей войне, сыпал датами и названиями, и даже когда Алера честно пыталась слушать, голос жреца в ее ушах сливался в монотонное гудение. Зато сам жрец искренне увлекался историями про войну, горячился и размахивал руками, безостановочно тыкал пальцами то в один манускрипт, то в другой, черкал угольками стрелки на измученных картах и делал всякие прочие вещи, помогающие сойти за умалишенного.
