Тахар, терзаемый смутной догадкой, смотрел, как голова вразвалку идет к телеге, заглядывает в нее и начинает наливаться помидорной яростью. Селяне, сообразив наконец, что в телеге есть что-то интересное помимо гостей, вытягивали шеи, силясь заглянуть внутрь, но подходить пока не осмеливались, чернявая баба была страшнее любопытства. Дымка осторожно трогал губами лежащие у колодца кружевные ленты – все, что осталось от шляпы.
– Ах ты бдыщев сын! – горным обвалом пророкотал сукнянский голова.
– Да, папа, – смиренно подтвердил из телеги разбойник.
* * *
Дальше вокруг колодца начало твориться не пойми что. Каждый из собравшихся желал что-то донести до остальных, притом не медля ни полвздоха, и каждый считал, что именно его придумки или вопросы самые важные, поэтому остальные должны заткнуться и внимать.
Молчали только четверо в телеге.
У Алеры жутко разболелась голова от всего пережитого, а еще куда-то делись все силы, потому она просто сидела, закрыв глаза, и ожидала, когда это все наконец закончится. Элай и Тахар впервые видели таких безумных людей и совсем не понимали, что должны делать, оказавшись в месте, где они столь яростно бурлят. Разбойник Оглас, видимо, с самого начала, еще на дороге, понял, что хорошего ждать не стоит, и, поскольку для сукнян ожидание хорошего – вообще дело противоестественное, просто смирился загодя со всем, что произойдет.
А происходило оно изо всех сил.
Сукняне, до конца еще не веря произошедшему, осторожненько, по очереди подходили, заглядывали в телегу, встречались взглядом со скучающими вроде бы глазами Огласа и отходили, качая головами. Некоторые всплескивали руками, словно не слышали ни воплей своего головы, ни слов других сукнян и до последнего вздоха не ожидали увидеть в телеге именно Огласа. Налюбовавшись же на него, сукняне сбивались в стайки и что-то бурно обсуждали. Видимо, спорили о том, что же знаменует деревне пленение сына местного головы за разбойные нападения на тракте, ежели миновала середина дня, погода стоит жаркая, а у колодца заламывает пальцы сторонняя молодуха.
Притом гомон, поднимаемый сукнянами, временами терялся на фоне воплей головы и – совершенно неожиданно – молодухи Ивенки.
Сукнянский голова желал знать, зачем его сын покрыл позором всю семью, на что ответа никакого не слышал: Оглас вообще ни звука не издал за все время, лежал себе и пересчитывал медленно плывущие по небу облачка. А молодуха, голос у которой оказался посильнее материнского, уверяла, что и на конский хвост ей такой муж не свалился, посему надо заворачивать обратно к дому, да и вовсе в Сукно приезжать не стоило: место это блаженное, люди тут живут странные, да еще и шляпу Ивенкину любимую какой-то конь схарчил.
Алера глаз так и не открывала, только морщилась от особо громких воплей. Тахар и Элай наблюдали за происходящим с опаской и очень желали спешно покинуть этот неприятный поселок, однако сын местного головы все еще лежал в их телеге.
– Чего ж не хватало тебе, бдыщевый хвост? – не ожидая ответа, голосил голова.
– Порки хорошей! – подсказывал кто-то из селян.
– Мамочка, папочка, поехали домой!
– Выходит, четверо на телеге – точно не к засухе!
– Да что же мне делать теперь с позором таким?
– Мама, скажи ему-у-у!
– А ну цыц, Ивенка!
Когда Ал ере стало казаться, что разноголосый гомон занозистыми щепками бурится ей в голову, даже не останавливаясь в ушах, она наконец открыла глаза и громко спросила у головы:
– А может, вы уже заберете своего урода с нашей телеги, да мы поедем, а?
И стало тихо. Неприятно тихо, угрожающе, что ли, но друзья, много чего натерпевшиеся за последние дни, как-то не слишком испугались, а смотрели упрямо и нетерпеливо.
Сукнянский голова перевел на Элая затуманенный горестью взгляд и неожиданно спокойно спросил:
– Это ты ему плечо прострелил?
Все уставились на эльфа, и даже Ивенка прекратила завывать, тоже посмотрела. Элай прищурился, ничего не ответил.
– Я, – приветливо помахал толпе Тахар. – Я ему плечо прострелил, у меня еще много вкусных заклинаний имеется, хотите, покажу?
– Почему? – тупо спросил голова, медленно подошел к телеге, снова заглянул в нее. – Почему ты пробил ему плечо, а не голову? Пусть бы ты принес мне горе, но теперь я должен взять позорище!
Тахар задумчиво оглядел замерших изваяниями сукнян и вкрадчиво спросил:
– Прикажете добить?
– Гм… – смутился голова. – Не-не, не стоит, то ж я так, от горечи, от ужаса…
– Тогда, может, вы его вытащите из телеги, наконец? – устало спросил Тахар и взялся за вожжи.
Дымка с задорным «цок-цок» переступил копытами по сухой, утоптанной земле.
По велению сурово насупленных бровей сукнянского головы двое дюжих молодцов отпочковались от толпы и перетащили Богласа на лежбище из лопухов, растущих подле одного из домов.
Тахар выдохнул и тряхнул вожжами.
– А может, останетесь на ужин? – с надеждой спросил кто-то из толпы. – Примета такая есть, что ежели приехавшие на тележке…
– Нет-нет! – воскликнул Элай. – Мы очень торопимся! Очень!
– А может, заедете в нашу деревню? – ожила вдруг Ивенка и улыбнулась, отчего ее глаза затерялись среди щек. – Мы тоже очень любим гостей! О-очень лю-юбим!
– В-вареными, – прошептал Тахар, стегнул вожжами, и Дымка сорвался на рысь.
* * *
– И вот. Утром мы приедем в Тамбо, – пробормотал маг, разглядывая небо, густо усыпанное звездами.
Тахару хотелось думать, что это ясное-ясное небо сулит такую же понятную и хорошую дорогу. В Лирме звездные скопления выглядели немного иначе в это время года, а здешние – слегка сбивали с толку и в то же время зеркалом отражали дорогу, по которой двигались путники: все на ней другое, не чужое, не враждебное, а просто другое.
Казалось, это низкое-низкое небо готово укрыть путников, как бархатистое одеяло с мелкими прохладными светляками. Укрыть и обещать очень добрые сны, хотя сны-то как раз никак не приходили.
Потому что завтра… завтра будет Тамбо.
– Нужно будет глотнуть того эликсира, который нас сделает чистыми, – с сомнением произнес Элай. – Я надеюсь, что сделает. Сначала его попробует кто-нибудь один, например, ты, и если останешься цел – мы тоже попробуем.
– Какая торжественность, – пробормотал Тахар. – Въедем в город на тележке и чистыми. Красотища.
– Тогда нас, быть может, не прогонят из Школы взашей, – пояснил Элай. – А может, все равно прогонят.
– И что ты об этом думаешь, Аль? – Тахар толкнул локтем Алеру, которая лежала между ним и Элаем, лежала очень тихо, закинув руки за голову и глядя в небо.
– Я думаю, – вредным тоном сказала она после недолгого молчания, – что в Кали осталась без меня та лошадка с мордочкой и хвостиком. И она по мне скучает.
