Свернув свиток, Чарга уверенно сказал:
– Передай нашему вождю, что его приказания понятны, и через час флот отправится выполнять их. А еще передай: я уверен, когда новости достигнут Оргриммара, радостные крики будут слышны даже здесь.
Первым, что ощутила Джайна, придя в сознание, оказалась боль – вот только волшебница совершенно не помнила, отчего все может так жутко болеть. Казалось, каждая капля крови в жилах, каждый мускул и нерв, каждый дюйм кожи охвачен жгучим холодом. Не открывая глаз, она негромко застонала, шевельнулась, чтобы сменить позу, но лишь зашипела от новой вспышки боли. Больно было даже дышать, а воздух, вырывавшийся изо рта, казался просто-таки ледяным.
Открыв глаза, Джайна моргнула, села, скрипнув зубами от боли, стряхнула со щеки песок и напрягла память. Произошло что-то… что-то несказанно, неописуемо ужасное. Возможно… возможно, на самом деле ей вовсе не хочется об этом вспоминать?
Внезапный порыв ветра – и на глаза со лба упала прядь волос. Джайна машинально подняла руку, чтобы отбросить ее назад, но в следующий же миг замерла от изумления, глядя на пойманный локон.
Волосы Джайны всегда, всю жизнь были светлыми. «Цвета солнечного луча», – как говаривал отец, когда она была маленькой.
Теперь цвет их из солнечного сделался лунным.
Словно балансируя на грани, отделяющей неведение от знания, Джайна в отчаянии подумала: «Нет!» – и рухнула вниз, за грань.
«Мой дом… мой народ…»
Неудержимо дрожа всем телом, она нетвердо поднялась на ноги. Тех, кто сопровождал ее, нигде было не видно. Джайна осталась одна. Наедине с тем, что готовилась увидеть.
Собравшись с духом, она огляделась. Что это? Небо точно разорвано на части!
Утро было в самом разгаре, но там, в прорехах, мерцали звезды. В небесной вышине вспыхивали и гасли волшебные аномалии. Над жалкими руинами некогда славного города насмешливо, издевательски плясали огни цвета зияющих ран и жутких кровоподтеков.
В глазах помутилось от слез. Над головой промелькнула тень, но ошеломленная, измученная болью Джайна никак не могла оторвать глаз от ужасного зрелища – кто бы ни приземлился там, за спиной. Только оклик сзади и смог вывести ее из оцепенения.
– Джайна?
В усталом голосе Кейлека слышалась боль, тревога и сердечная теплота. Узнав ее, он бросился к ней. Песок позади громко захрустел под его сапогами.
Повернувшись к нему, Джайна сквозь застилавшие глаза слезы увидела, что Кейлек зажимает ладонью бок, хотя крови на его одежде не было. Он побледнел, выглядел жутко усталым, однако нашел в себе силы, слегка прихрамывая, побежать к ней. Приблизившись, он разглядел, как она изменилась, и от изумления его брови дрогнули, поползли вверх.
Как раз в тот момент, когда он подбежал к ней, колени Джайны подогнулись, но Кейлек подхватил ее, поднял, прижал к груди. Руки словно бы сами собой крепко обхватили его шею, и Джайна уткнулась носом в его плечо. Еще крепче стиснув Джайну в объятиях, Кейлек погладил ее по голове, прильнул щекой к побелевшим волосам. Долго молчали они, обнимая друг друга. Мало-помалу Джайне сделалось легче.
– Все погибло, – пробормотала она. От боли и потрясения голос прозвучал глухо, с явственной хрипотцой. – Все погибло – весь город, все до одного… Мы дрались изо всех сил, мы дрались отважно, и мы победили, Кейлек, мы победили…
Нет, он не пытался утешить ее словами – просто стиснул в объятиях еще крепче. Слов, что могли бы принести утешение, не существовало ни в одном языке на всем свете, и Джайна была рада, что он понимает это.
– Мое королевство… и все генералы… и Тяжкобой, и Тирис’алан, и Обри, и Ронин… о, Свет милосердный, Ронин… Зачем он сделал это, Кейлек, зачем? Зачем он спас мою жизнь? Ведь это я, я во всем виновата!
Вот теперь Кейлек, слегка отстранившись, чтоб пристально взглянуть ей в глаза, заговорил.
– Нет, – резко, решительно сказал он. – Нет, Джайна. Твоей вины во всем этом нет, и даже не смей винить себя в чем-либо. Если уж тут кто и виноват, то только я, упустивший это проклятое Радужное Средоточие из-под самого носа. Ну, а взрыв… с этим ты ничего поделать не могла. С таким справиться никому не под силу. Взрыв мана-бомбы, заряженной энергией Радужного Средоточия… Я находился от него дальше многих – и то был отброшен в море, как воробей. Ты не могла сделать ничего. Да и любой другой не смог бы.
Осторожно поставив ее на ноги, Кейлек крепко сжал ее руки. Джайна вцепилась в его сильную ладонь, будто в спасательный круг. Возможно, так оно и было. По крайней мере, она поняла, что должна сделать.
– Я должна вернуться в город, – глухо проговорила она. – Кто-нибудь… мог остаться в живых. Быть может, я смогу им чем-то помочь.
Синие глаза Кейлека округлились от изумления.
– Джайна, прошу тебя, не надо. Сейчас там опасно.
– Опасно?! – вспылила Джайна, высвободив руки из его пальцев и отшатнувшись назад. – Опасно?! Но как я могу оставаться в безопасности, Кейлек? Терамор… Терамор был моим королевством. И все эти люди были моим народом. Мой долг – проверить, нельзя ли им хоть чем-то помочь!
– Джайна, – умоляюще заговорил Кейлек, шагнув к ней, – теперь это место насквозь пропитано магической энергией. Да, ты успела спастись, но взрыв зацепил и тебя…
Казалось, душевная боль, охватившая Джайну, куда мучительнее, страшнее страданий тела.
– Да? – зарычала она. – Чем же он повредил мне, Кейлек?
Секунду помедлив, Кейлек предельно спокойно ответил:
– Твои волосы побелели. Осталась только одна золотистая прядь. Твои глаза… тоже мерцают белым.
Джайна похолодела. Если взрыв вызвал столь очевидные внешние изменения, какими же могут оказаться иные, недоступные взгляду? Невольно схватившись за сердце, Джайна что есть сил прижала ладонь к груди, будто это каким-то непостижимым образом могло унять, успокоить невыносимую боль.
– Я понимаю, как тебе хочется сделать хоть что-нибудь, хоть что-нибудь, да предпринять, – продолжал Кейлек. – Но можно же поступить иначе. Джайна, там, в городе, не осталось ни одной живой души. Ради чего подвергать себя новому риску? Мы можем вернуться позже, когда опасность минует, и…
– Здесь нет никаких «мы», Кейлек, – с горечью сказала Джайна.
Обида, отразившаяся на его прекрасном лице, усугубила боль в сердце, но теперь Джайна была ей рада. Страдания. Только собственные страдания способны приглушить, утолить иные муки, причиняемые осознанием жуткого факта – того обстоятельства, что из всех живых душ, явившихся в Терамор, ей на помощь, осталась в живых только она одна. Жестокая, всепоглощающая очистительная боль – вот то, что ей сейчас нужно.
– Есть только я, – продолжала она, – мои решения, моя вина перед всеми, кто остался там. Я собираюсь проверить, не смогу ли хоть что-нибудь сделать, не смогу ли спасти хоть одну жизнь. И сделаю это одна. Как всегда. Не смей следовать за мной.
