В назначенный срок бригада собралась у трещащего камина. По рукам ходила бутылка с рябиновой наливкой, отжатая у заплутавшего бухареста. За ней поспевала набитая самосадом трубка, в полумраке похожая на пухлого светлячка. Булка нашел ее в мастерской под тюком соломы – пожалуй, последнее напоминание о сгинувшем умельце.
Прикладывались все, кроме Мелочи – сестра запрещала, хотя та и не горела желанием лакать жгучую дрянь. Если бы не дыра в потолке, пробитая рухнувшей печной трубой, дым стоял бы, как пар в бане.
– Будешь? – Хлыст протянул трубку.
Грид повертел мундштук в руке и вернул, после чего без предисловий поведал всю историю с Кротом. У Ксюши заблестели глаза, увалень вскинул брови и закусил нижнюю губу, и только тощий лохмач пялился в огонь с тем же безразличием на чумазом лице.
– Я вот что думаю. – Вожак опустился на скамью и протянул ноги к камину. – Возьмем хабар и кончим этого ушлепка, отбашляем Капитану за крышу, а остатки поделим и спрячем. Пригодится, когда возьмут на Завод – снаряга, пушки, все дела.
– А если в ящиках – не стволы? – спросил Булка.
Герман положил на колено «Макаров». Увидев пистолет, даже Хлыст отвлекся от пляски огоньков и присвистнул под нос.
– Еще один аргумент. С таким удостоверением добыть хабар – что два пальца.
– А если…
– Нет никаких «если»! – рявкнул парень. – Блокпост берем без вариантов. Я не обсуждаю – да или нет, я решаю – как. Ты у нас самый умный – вот и думай, чтобы и добро взять, и маслину не поймать.
– Да ты в край долбанулся! – Хорек швырнул трубку в стену, сноп искр потух, не долетев до пола. – Совсем берега попутал? Хоть соображаешь, на кого наехать собрался? Это не лохи с другой улицы, это, блин, шуховцы!
Главарь осклабился, в рыжих отсветах сам став похожим на неупокоенного духа.
– Соображаю. А ты собрался до старости в игрушки играть? Бакланить по приколу – герой, а как по серьезке – очко жим-жим?
Малец вскочил и сжал кулаки. Он был на голову ниже Германа, но рост никогда не мешал ему срубать ребят покрупнее. Но главарь не вздрогнул, не отшатнулся, даже не моргнул, а шагнул к наглецу, вынув руки из карманов. Позабытый на колене ствол грохнулся на паркет, и холод металла словно перетек в разгоряченные жилы. Хлыст расслабил напряженные до предела мышцы и отступил, не то поняв глупость схватки, не то испугавшись лежащего рядом оружия. Нет, соратник бы в него не выстрелил и не стал бы размахивать перед носом. Просто раньше все замуты обходились местечковыми разборками, и в худших случаях – сломанными носами. Бывало всякое, не было лишь одного – смерти. А теперь смерть блестела под ногами, дулом к окну, курком к двери, проводя незримую границу между жестокими шалостями и залитым кровью взрослым миром. И ладно бы к этой черте вели постепенно, шаг за шагом, но барьер вырос за какую-то ночь, и в него тут же с размаху ткнули мордой.
– Гер, не гони коней, – шепнул Булка. – Дай покумекать, а то от твоих загонов котелок кипит.
– Времени нет. Сейчас на стреме трое, а завтра? Послезавтра? Да, дело мутное, но и перепадет немало. Можно с ходу двинуть на Завод, выбиться наконец в люди. Мы стремились к этому столько лет, а теперь врубим заднюю? Хер! Я стану главной жабой в этом болоте. Чтобы ни одна мразь не смела даже зенки таращить на мой дом. А вы? Так и будете ходить под кем-то? Думаете, так безопаснее? Я думал так же, пока не нагрянул Крот со своей шайкой.
– Тебе, похоже, крышу сдуло, – прошипел Хлыст. – Стелешь гладко, базара ноль, только кое-что важное упускаешь. Грохнуть нас могут. Замочить. Шлепнуть. У шуховцев – «калаши» и броники, а у нас? Собрался лезть на них с этим? – Он толкнул «Макаров» мыском кроссовки.
Герман хмыкнул и скрестил руки на груди.
– Думал, на вас можно положиться. А вы…
– Не мы, – ответил увалень. – А Хлыст. Лично я с темы не соскакивал.
– Я тоже, – уверенно произнесла Ксюха.
– И я, – пискнула Мелочь, и Герман зуб бы дал, что услышал тоненький голосок впервые.
– Ну, и хер вам в помощь. Валите и подыхайте. – Малой вылетел из комнаты, задев вожака плечом. Тяжеленная дверь лязгнула так, что под потолком заклубилась пыль.
Булка проводил беглеца взглядом и пристально посмотрел на главаря.
– Слушай, если… то есть, когда завтра вернемся – не губи пацана.
Грид изогнул уголок губ и сощурился.
– Выживем – увидим.
Ватага дождалась темноты и двинула к мосту. Брать пост нахрапом никто не собирался – сначала разведка, а там – как карты лягут. Крот мог и наврать про трех лохов в охране, поэтому пока сами все не проверят, лезть на рожон не станут.
Такой план пришелся шайке по душе, ребята немного расслабились, хотя прогулка по ночным окраинам вгоняла в тоску даже матерых крейдеров. Но темные громады мертвого мира казались не страшнее родных заброшек в сравнении с тем, что ждало впереди.
В детстве Герман, как и вся детвора, до ужаса боялся бродить за околицей и при свете дня. Родители, понимая, что старые здания для мелюзги – как магнит, придумали тысячу и одну историю о непослушных мальчиках и девочках, вопреки наказу ушедших далеко от дома и попавших в лапы кровожадных чудовищ.
Ребятня росла, крепла, а вместе с ней росли и твари, и вот собаки превращались в огромных волков, вороны – в драконов, а щуки-переростки – в зубастые чуда-юда, невесть как поселившиеся в обмелевшем озерце. Малец никогда не видел волков, и на простой вопрос об их размере мама подняла ладонь вровень с его головой. А зубы – с палец, и острые, как гвозди.
Сынишка знал, что такое гвозди – Колян из десятого дома хвастался всем палкой с торчащими на конце ржавыми остриями. Как известно, хвастовство до добра не доводит, а агрессивное бахвальство – и подавно, и год спустя этой же палкой ему раскроили череп, а перед тем засунули на треть в туза.
Что такое туз, малец выяснить не успел, но был уверен – вставили за дело. Мужик орал матом на всех, кто приближался к забору, и однажды погнался с палкой за Хлыстом, но чудом не догнал. Родион видел погоню, но вмешиваться не стал, сказал лишь, что этот придурок не будет здесь больше жить. Или: он здесь не житель, а может – не жилец, Герман не помнил. И три дня спустя Коляна кончили – Нюхач как в воду глядел, жаль, собственную смерть загодя не приметил.
К слову, с подобным ребенок сталкивался чуть ли не каждую неделю, а собак размером с волка не встретил до сих пор. Но мать продолжала выдумывать страшилам новые облики – один другого отвратительнее. Шерсть – гладкая и мягкая – у них выпала, а к почерневшей, лысой шкуре присосались тысячи червей, пиявок и прочих гадов, что сжимались и покачивались на ветру. Не трогали они только морды, отчего казалось, будто у псов вместо голов – ободранные черепа с большущими глазницами, на дне которых блестят тусклым золотом злобные глазенки.
И стали твари такими, потому что обжирались мертвечиной, а к ней – все знают – ни одно живое существо не притронется. Но трупы собакам – уже поперек горла, ведь один мальчик не слушал родителей и забрел в лес, где его и разорвали на куски. Отведали чудища свежей плоти и крови, и жить без них нынче не могут, вот и не убивают добычу сразу, а утаскивают в зловонные логова и откусывают по маленьким кусочкам от ручек и ножек, а бедняга кричит, плачет и зовет родителей, но никто не слышит и не может помочь.
