Несмотря на эту жуть и низкий мамин голос, Германа ее истории не шибко-то впечатляли. Он считал их обычными байками, страшными сказками, но на исходе седьмой зимы в растаявшем сугробе нашли обглоданное до костей тельце, после чего малец «уверовал» в псов и несколько лет наотрез отказывался покидать родную улицу. Пока не узнал, что ребенка на самом деле съели, вот только ни волки, ни собаки тут ни при чем.
К мосту вели два пути: дальний – через промзоны до Михайловского шоссе, а оттуда по прямой – к переправе. Топать около часа, но место известное и более-менее безопасное. Второй в разы короче, но придется чесать через лес, а затем – по берегу заболоченного озерца, со дна которого в ясную, безветренную погоду порой доносится странный звон – вроде бы колокольный.
Старожилы говорят, до Войны там часовня стояла, а как ракеты на Харьков двинули, так и ухнула она под воду вместе со всем приходом. Но звона, пусть он трижды всамделишный, Герман не боялся, а вот лесной да болотной живности – очень даже. Ходили слухи, что в том озерце жабы завелись со свинью размером, и если в зенки их выпученные хоть на миг глянешь – на обед к зеленым и отправишься, причем по собственной воле и с большой радостью. Хрен знает, правда или очередная туфта, но скелеты в камышах находили – чистенькие такие, аж блестят, как отполированные. Так что мужики на рыбалку если и выбирались, то гуртом, и с чем-нибудь поувесистей сетей и удочек.
– Мы через Сосновку пойдем? – прошептала Ксюха, вздрогнув от одного упоминания хвойного леса.
– Да. – Грид кивнул. – Срежем немного.
– А как же чудища?
– Во-первых, у нас есть это. – Вожак щелкнул затвором. – Во-вторых, не тех чудищ ты боишься, гадом буду – не тех. Короче, вы за мной, Булка замыкает. Чешем – не шуршим, под копыта смотрим, и все пучком.
Хруст гравия сменился тихим шорохом песка. Усыпанная хвоей и шишками тропа шла через старую просеку, где без труда проехал бы грузовик. Лунный свет пробивался сквозь редкие кроны, лес хранил угрюмое молчание, но потная ладонь до боли стискивала рукоятку, а сердце пускалось в пляс от любого скрипа.
Сосновка и до Катастрофы слыла чуждым, непокорным местом со своими законами и порядками, за нарушение которых карали по всей строгости: диким зверем, непогодой или запутанной дорожкой. Во все времена человек для леса – непрошеный гость, его не привечают, а лишь терпят, и то если ведет себя, как подобает.
Ныне же – и того хуже: вот стоит себе дерево, с виду живое, иголки зеленые, кора смолой плачет, а рубанешь топором – сухостой. Отчего так – бог знает, как начнешь обо всем этом думать – и о нетленных трупах, и о тварях, и о звоне из болота – так котелок и закипает, крышка трясется, того и гляди, съедет. Может, оттого Петруха и вздернулся – привык к обыденности ушедшего мира и не выдержал безумия нового. Герман же с детства учился воспринимать любую дрянь как норму – родившиеся в аду принимают пекло чуточку проще.
В эту ночь обошлось без жаб и прочих страшилищ, только клубы зеленоватого тумана стелились над неподвижной, как стекло, гладью, тянули щупальца к бредущим вдоль берега пришельцам, но терялись в густых зарослях осоки. На пригорке у дороги главарь заметил сутулую фигуру – незнакомец прятался за облезлой «девяткой» и, вытянув тонкую шею, наблюдал за блокпостом.
Или залетный крейдер, или шнырь из ватаги Крота: проще говоря – или конкурент, или ненужный свидетель, а Грид не собирался ни делиться хабаром, ни распускать слухи о мутках с шуховцами. Знаком велев пригнуться, он на цыпочках двинул к цели, перехватив «Макаров» за ствол, чтобы без шума дать утырку по темечку. И хотя берцы и куртка то и дело поскрипывали, таинственный соглядатай ни разу не шелохнулся, но стоило парню выбраться на асфальт, как вдруг раздался знакомый угрюмый голос:
– Это я.
– Хлыст? – Соратник едва сдержал рвущийся из глотки крик. – Какого хера ты тут трешься?
– Лохов пасу. Только посмотри на них – вот же конченные.
В кругу баррикад из набитых мешков маячила парочка бойцов – на вид не старше Германа. Бритоголовые желторотики в грязной «горке» оседлали штабели ящиков, смоля самокрутки и греясь у разведенного в бочке костра. Видно их было за километр, и даже самый криворукий снайпер снял бы их с закрытыми глазами. Но висящие за плечами «сучки» превращали распоследних неумех в смертельно опасную угрозу.
– Почему ты вернулся?
– Давай потом перетрем, – проворчал лохмач. – Лучше этими щеглами займись. А то сидят, кайфуют, как в малине, еще бы водку лакать начали. Раз в десять – пятнадцать минут с ними базарит пахан по рации – проверяет, все ли пучком. Так что, если щемить надумал – надо по-быстрому все провернуть.
– Знать бы еще, как…
Хлыст сплюнул через щель в зубах и поморщился.
– Есть одна мысля, но ты морозиться начнешь.
– Говори.
– В общем, надо волыну мелкой дать. Пусть подойдет и сядет на уши – мол, так и так, от насильников спасалась и заплутала, помогите, дяди добрые. В ребенка-то они палить не станут, правильно? А как лохи булки расслабят… – он сложил пальцы пистолетом и качнул запястьем, – бум.
– Ну, ты и садюга, – ухмыльнулся вожак. – Да только Мелочь не сдюжит. Она мышей до усрачки боится, а тут – людей мочить.
– Сеструхе предложи. В нее тоже вряд ли шмальнут. Если, конечно, успеют разглядеть, что это баба. – Подельник хихикнул.
Герман прислонился спиной к капоту и зажмурился. План неплох, вопросов нет, но Ксюха с виду такая крутая, а на деле может и струсить. Пугать хорька отверткой, зная, что главарь мокрухи не допустит, – это одно, а расстрелять в упор бойцов – совсем другое. А если задумка провалится – страх накатит или рука дрогнет – по известному месту пойдет вся тема: девчонку заметут, и хорошо еще, если не грохнут сразу, охрану в тот же час усилят, и о хабаре придется забыть навсегда.
– Хлыст, ты, что ли? – удивился Булка.
Грид вздрогнул и открыл глаза. Вся шайка собралась за машиной, несмотря на приказ ждать в кустах. Но песочить соратников не было ни сил, ни желания – внутри гудела гнетущая пустота, а мир вокруг сузился до крохотного пузыря, кокона с мутными стенками, и происходящее за ними казалось дурным сном. Схожее чувство сковало после гибели отца – малец до последнего верил, что папку не убили, а взяли в плен, или Родион просто сбежал с Завода, устав рисковать шкурой ради хотелок Капитана. Глупая детская надежда не утихала до сих пор, ведь тела так и не нашли, но с каждым годом погружалась на глубину обрастающей кровавой коркой души. Сейчас бы помощь отца пришлась как нельзя кстати, но мечты мечтами, а жизнь требует ответа от тебя лично, и тут уж не соскочишь и заднюю не дашь – в этом вся разница между ребенком и мужчиной.
– А ты не рад? – хмыкнул парнишка.
– Кончай трепаться, – ответил вожак. – Ксюх, поди поближе – дело есть.
Девушка нахмурилась и сжала ладошку сестры. То ли услышала разговор с Хлыстом, то ли бабьей чуйкой засекла подвох, то ли голос Германа выдал его с головой, но выглядела подруга так, будто к виску приставили ствол. Грид уже собрался пересказать задуманное, как вдруг со стороны блокпоста донеслись треск и шипение. Спутники, как по команде, пригнулись, но шуховцам было не до них – охранники прильнули к рации, после чего схватили автоматы и скрылись в ночи.
