В щиколотку ткнулось что-то теплое и влажное. От неожиданности Герман дернул ногой и опрокинул песика на спину. Чудик тихонько вякнул, засучил короткими лапками и, кое-как перевернувшись, забился обратно в ящик, откуда вскоре донесся раздражающий до одури скулеж.
– Чтоб тебя…
Парень швырнул в щенка кусочком мяса – в этот раз намеренно, со злостью – и накрыл крышкой: пусть сидит и не травит нервы. Проголодается по-настоящему – пожрет, никуда не денется. Оставалось найти Фельде и отпроситься на «охоту», вот только куда живодер запропастился? Грид зажмурился и втянул полсотни самых разных запахов: от оружейной смазки до Крабовых носков, и вытащил из калейдоскопа ароматов нужный шлейф, главную ноту в котором играл химический духан лекарств, резиновых жгутов и перевязочных пакетов. След привел в дальнюю келью на втором ярусе ДОТа. Чуть меньше века назад в нее падали стреляные гильзы – в каждую ведро воды влить можно, а теперь тут обустроил склад недобрый доктор Йозеф.
Визит подопечного застал Марка за снаряжением странных боеприпасов, выглядящих, как железные шприцы с красными плюмажами на поршнях. На брезентовой сумке у ботинок врача лежал сигнальный пистолет. Живодер попытался сунуть оружие под рюкзак, но понял, что пойман с поличным, и не стал изображать школьника, впопыхах прячущего курево от строгого папаши, уже шуршащего ремнем.
– Че это?
Шуховец вздохнул и без лишнего пресса раскололся под тяжестью улик:
– Транквилизатор. Да, в том числе и для тебя.
– А че, шокера мало?
Дрожащий палец поправил соскользнувшие по мокрой переносице очки:
– Шокер остановит, пока не кончится заряд. А потом…
– Че потом? В прошлый раз вроде хватило батарейки.
– В прошлый раз ты… успел прийти в себя.
– А, понял. – Грид привалился плечом к стене и скрестил руки на груди. – Думаешь, у меня ни хера не получается, потому что зверь берет верх? Думаешь, не смогу прикончить псину, потому что сам в нее превращаюсь? И сколько мне осталось, док? Скоро на луну повыть потянет? Или сожрать кого-нибудь живьем?
– А что, уже лапы ломит и хвост отваливается? Или лохматость повысилась? – без тени иронии спросил врач.
– На вопрос ответь! Когда я стану… им? Когда твоя сраная сыворотка превратит меня в Вожака?
– Сыворотка тут ни при чем. Не сила меняет людей, а то, как они распоряжаются ею. Проведи языком по зубам – клыки отросли? Может, уши заострились? Нет? А сколько зла ты уже натворил? Бояться надо не волка в теле, а волка в душе.
Парень хмыкнул:
– Сказал человек, убивший четверых детей.
– Да. – Фельде отложил блестящие шприцы и встал перед пленником, неотрывно глядя в глаза. – И я не буду стучать пяткой в грудь и орать, что история нас рассудит и цель оправдывает средства. Поверь, за свое зло мне отвечать по всей строгости. Но не сегодня, Герман. Не сегодня.
– Угу. Тебе бы не врачом, а писателем работать: стелешь – пачка отвисает. Пойду лучше жратву для щенка поищу.
– Осторожнее. И далеко не уходи.
– И шапку не забуду, – донеслось из коридора.
– Без шапки обойдешься, а вот меч прихвати.
– Да, мам.
Совета он все же послушал и закинул за спину ремень с ножнами. С таким-то пером всяко спокойнее, особенно когда в округе рыщет Свора. Да и выглядит круто – пацаны с района офигели бы.
Идти через лес не хотелось – там не было ничего интересного, поэтому парень побрел вдоль кромки, грея руки в карманах и насвистывая «Мурку». Прохладный ветерок принес из-за деревьев знакомый запах – на этот раз охотнице не удалось подобраться незамеченной.
– Выходи, – с ухмылкой произнес Грид.
Девушка подчинилась. Какое-то время они шли рядом, наслаждаясь шелестом крон, но у ржавой железной дороги Злата замерла, будто перед ней встала невидимая стена.
– Пошли. – Спутник запрыгнул на рельс и одним прыжком перемахнул на соседний с той же ловкостью и простотой, как если бы скакнул по ровной земле.
– Нет. – Ее глаза округлились, подбородок дрогнул, а тонкие пальцы на древке побелели. – Там – Вавилон. Мне туда хода нет.
– Почему?
– Потому, что ему служат подобные тебе. Только ты ведешь себя прилично, а те… не станут. – Скулы дочери Леса заалели.
– А, вкурил. Да не парься, со мной тебя никто не тронет. – Герман хотел выпендриться и выхватить меч из-за плеча, но клинок оказался слишком длинным и вышел из ножен лишь наполовину. Поклоны и покачивания не помогли – пришлось снимать перевязь под тихое хихиканье. – Хватит ржать! Идешь или нет?
Ответ последовал сразу, без сомнений и колебаний:
– Не могу. Это твой мир. Не мой.
– Всю жизнь собралась в посадке торчать?
– Удачи. – Короткое слово погасило спор на корню. – Возвращайся с добычей.
Злата провожала парня взглядом, пока он не исчез среди одноэтажных домишек. Первый Везельский переулок до боли напоминал родную улицу, но с одной существенной разницей – здесь все постройки давным-давно забросили, а сборщики – скорее всего, из Диорамы – вынесли все мало-мальски ценное, включая окна, двери и даже печные трубы. Искать там хабар было бы глупо и бесполезно, но вдали виднелось кое-что полюбопытнее.
За местами помятым, местами разобранным заборчиком из чугунных прутьев устремил в небеса увенчанный куполом шпиль бело-красный храм, ничуть не поблекший от времени и непогоды. Как вскоре выяснилось, причина тому – горбатый длиннобородый старик в черной рясе, подкрашивающий стены валиком на длинном древке.
Грид подошел к монаху почти впритык, и лишь тогда дедок обернулся, перехватив валик, как копье. Осмотрев гостя мутными, слезящимися глазами, он опустил «оружие» и проскрипел:
– А я уж думал, ты из этих…
– Из каких? – удивился гость.
– Да повадились тут… страшно сказать. Уже и днем во двор выйти боюсь.
– А, ты… – Герман дернул плечом, – вы про собак?
Настал его черед удивляться. Чернец подался вперед и с недоверием переспросил:
– Каких таких собак?
– Больших и клыкастых. Тут их целая орда.
– А, ты про этих. Да, бывает, воют по ночам, но далече. К тому же, вряд ли псы, пускай и не совсем обычные, грамоте обучились.
– Вы о чем?
– Да о письмах же!
– Каких еще письмах? – Парень в край запутался. Не выжил ли дедуля из ума на старости лет – собаки ему письма пишут, что за?..
– С угрозами. Ты бы, мил человек, присел – отдохнул, чаю выпил. А я бы все рассказал.
– Постою, не устал. Но ты… вы рассказывайте, чего уж там.
– Ну, как знаешь. В гостеприимстве и вере настаивать – последнее дело. Меня Никодим зовут, дьякон я здешний, за храмом вот присматриваю. Раньше со мной много братьев жило, но господь всех к себе позвал, а меня оставил. Зачем, почему… не знаю.
