Боль захлестнула мозг Ланты. Сдержанность, достоинство, способность думать — все это исчезло из ее мыслей. Желание причинить ему как можно больше боли овладело ею — едкие, пламенные, восхитительные слова срывались с ее языка:
— Я пришла сюда в надежде принести рабам слово Церкви, но это, как я сейчас понимаю, невозможно. Все вы проповедуете свободу, но вы слишком чванливы и горды, чтобы обременять себя верой и моралью. В Заветах Апокалипсиса говорится: «Ни одну душу нельзя спасти ножом целителя: любое тело можно принудить, разум же надо убедить». Вы спасаете тела, но не обращаете внимания на души.
— Значит, ты против спасения рабов «во плоти»?! Я хочу знать в точности, что вы с Сайлой замышляете. Вы и этот жеребец Капитан. — Мэтт жестом показал собакам, нервничающим все больше и больше, выйти и сторожить снаружи. Закрыв за ними дверь, он снова повернулся к Ланте:
— Ты притворялась такой доброй, такой любящей. Ты соблазняла меня. Ты знаешь, что это так. И я почти поверил тебе. Насколько же ты лжива!
Ланта поднялась. Это было именно то слово, которое она хотела услышать.
— Да, я солгала тебе о цели моего прибытия сюда, признаюсь. Но когда ты сознаешься в собственной лжи, Мэтт Конвей? Ты забыл, что я провидица. Я знаю тебя, знаю, что ты не рассказал правду о себе. Я знаю о странных смертях в твоей земле, о разрушениях. Ты убежал. Так же, как и сейчас со мной. Ты испугался моих чувств и потому ищешь любой предлог, чтобы сбежать. Снова. Ты всегда так делаешь!
Конвей схватил Ланту за плечи, пальцы впились в кожу, как когти.
— Ты применила эту твою штуку ко мне? Что ты видела? — страх был смешан с презрением в его голосе.
— Отпусти меня! — Она извивалась в его объятиях, толкала в грудь руками, пытаясь вырваться из мертвой хватки. Увидев, что ничего не может сделать, она подняла взгляд со своих рук на его безумные глаза. То, что должно было испугать ее, произвело обратное действие. Сначала он разбил ей сердце. А теперь угрожает сломать ей кости. Ярость переполнила девушку. Она пиналась, билась и вырывалась, но все было напрасно.
— Расскажи мне, что ты увидела, — прохрипел он. — Наше оружие, ты узнала о нашем оружии, как приводить его в действие, сколько у нас боеприпасов. Ты тоже увидела это, да?
— Нет. Я видела тебя, настоящего тебя, который опоздал, когда опасность угрожала мне в той вонючей таверне, которая тебе так нравится. Я видела, как ты убегал, в то время как другие умирали.
Его глаза закатились, так что остались только блестящие белки. Пузырящаяся пена появилась на губах, но хватка не ослабевала. По мере того, как сознание возвращалось к нему, Ланта все сильнее убеждалась, что смотрит в глаза сумасшедшего.
— Испугался твоих чувств? Что ж. Я отвечу на них. Прямо сейчас.
Его руки переместились с плеч на грудь, разорвав по пути воротник ее мантии. Мозг Ланты взбунтовался, отказываясь принять происходящее. Даже когда ужас парализовал ее, часть сознания ошеломленно заметила, как вздулись на его шее жилы, напряженные мускулы рук выпятились жгутами. Его дыхание отдавало горечью.
Она ударила коленом ему в пах. Боль исказила его лицо, хватка ослабла, так что Ланта смогла вырваться. Она отшатнулась к стене, поддерживая свою мантию, прикрывая те места, где его грубые руки разорвали ей одежду. Хуже, чем физическая боль, было ощущение краха всей ее жизни и мечтаний.
Конвей превозмог боль и выпрямился во весь рост. Посеревший, с ничего не выражающим лицом, он молча двигался к ней с холодной решимостью, заставившей Ланту оцепенеть.
Она сдалась:
— Делай, что хочешь. — Она опустила руки, ничуть не заботясь о том, что грудь обнажилась. Услышав ее голос, Конвей остановился, насторожившись, словно животное: было видно, что он колеблется. Ланта почувствовала странное, противоречивое чувство триумфа. Она продолжала: — Я не ровня тебе по силе. Но и ты не можешь контролировать свою слабость. Я обвиняла тебя в трусости. Нет, ты — не трус, Мэтт Конвей. В тебе сидит демон, существо, порожденное хаосом. Он извращает все, что ты видишь и делаешь. Ты собираешься изнасиловать меня. Ты будешь обвинять в этом меня, говорить себе, что ты сделал это потому, что ты ненавидишь меня. Лгун! Лгун! Ты любишь меня. Как и я любила тебя однажды. Мужчина, которого я вижу, — не тот человек, которого я могла бы полюбить. Ты силой возьмешь то, что я могла бы дать тебе добровольно. Скажи своему демону, что он ничего не выиграет. Я плюю на него, я отрицаю его победу. Ты слишком слаб, чтобы осознать свою истинную душу. Я же сильна, чтобы оценить зло, сидящее в тебе. Я жалею тебя.
Конвей моргнул. Ярость его утихла. Глаза, казалось, запали.
— Ты жалеешь?.. Ты осмелилась сказать это мне? Тому, кто знает, кто ты такая на самом деле, тому, кто презирает тебя?
Медленно, неуклюже, как будто подчиняясь малопонятным командам, Конвей поднял руки и с быстротой молнии бросился на девушку.
Ланта смотрела в мертвое, безучастное лицо, приближающееся к ней. Ее руки инстинктивно поднялись к шее, встретившись с чем-то маленьким, гладким и в то же время шершавым.
Камень Истины!
Он спасет ее. Она схватила талисман и усилием воли отправила свой разум в глубины его пурпурного лабиринта. Ритм заклинания тихим шепотом охватил ее тело, а затем, обратившись в грохот, смел чувствующее мыслящее существо, которое было Лантой. На ее месте осталась женщина, которую настоящая Ланта пожалела бы: «Глупышка, надеющаяся на любовь»…
Сознание покинуло ее.
Его пальцы конвульсивно сомкнулись на ее шее, в точности как он и намеревался, но с совершенно противоположной целью — чтобы не дать ей упасть. Трясясь от неистовой ярости, он держал ее. Грубые пальцы сильно вдавились в ямку у основания шеи. Секундное надавливание… Синяя жилка пульсировала на ее виске. Между медленными, практически незаметными ударами проходило столько времени, что он невольно задержал дыхание, опасаясь, не умерла ли она. Уловив следующую пульсацию, его глаза сузились, и его снова затрясло.
— Еще один обман! И этому нет конца. Я не верю! — Он встряхнул ее. Глаза открылись — невидящие, бессмысленные. На мгновение они расширились, всматриваясь в него.
Конвей вспомнил убитых в битве людей, с глазами, смотрящими сквозь этот мир.
— Ты специально делаешь это! — заорал он, не слыша своего собственного голоса, скрежещущего, как битое стекло. — Ты стараешься запугать меня. Ты прячешься, как ты всегда это делала. Ненавижу это! Ненавижу! Ты лжешь. Ты заставила меня поверить, а потом так изменилась. Спряталась от меня.
Он двинулся к кровати. Сапоги тихо шаркали по неровному полу; Ланта была словно маленькое белое перышко в его руках.
Он поднял ее и положил на постель. Кожаные лямки скрипнули отзвуком зловещего смеха. Конвей взялся за разорванные края мантии Ланты.
— Это все ты виновата. Ты использовала меня… всех нас… Как бы то ни было, ты заслуживаешь это.
