Но Бородин был неправ. Тем утром Милюков действительно воспользовался своим велосипедом, на котором разъезжал по городу, сообщая членам Центрального комитета о случившемся: около четырех утра некоторые члены фракции Партии народной свободы, в том числе Милюков, получили известия по телефону из редакций газет об указе о роспуске Думы, печатаемом в «Правительственном вестнике». Необходимо было собрать ЦК партии – этим и занялся Милюков. Местом для такого собрания была назначена квартира одного из самых известных депутатов Думы И. И. Петрункевича. Первым (около восьми утра) туда явился сам Милюков. Именно тогда, во время разговора Милюкова и Петрункевича, определилась основная мысль будущего воззвания. Идею подал Петрункевич. Главный специалист по правовым вопросам в партии Ф. Ф. Кокошкин, не зная о плане Петрункевича, предложил свой. Оказалось, что проекты Петрункевича и Кокошкина были идентичны. Основная идея – пассивное сопротивление как способ борьбы народа за свои конституционные права. «Оно и понятно: мысль была не вполне нова, – объяснял кадет М. М. Винавер факт столь любопытного совпадения, – она носилась в воздухе с момента тревожных известий о роспуске на каникулы…» Сформулировать эту мысль на бумаге было поручено Милюкову. Его «изолировали» в находившейся по соседству квартире брата И. И. Петрункевича, Михаила Ильича, также депутата Думы. «Как сейчас помню, там, в пустой комнате, стоя у рояля, я набросал на пыльной крышке карандашом свой черновик», – писал П. Н. Милюков о создании первого варианта текста обращения депутатов к стране, которому впоследствии суждено было получить наименование Выборгского воззвания.
Всего на квартире Петрункевича собралось около двадцати человек. Как вспоминал А. А. Корнилов, бывший на тот момент секретарем ЦК партии, возражений по сути предложенного документа не было. Вносились лишь незначительные поправки, которые тут же записывал Милюков, и к двенадцати часам был готов исправленный текст с учетом этих замечаний. На том же собрании было решено обсудить предполагаемое воззвание в Выборге (Финляндия), так как в столице распущенной Думе заседать не дадут. Пока продолжались совещания депутатов в Петербурге, в Выборг поехал Д. Д. Протопопов, член ЦК партии кадетов, чтобы определиться с помещением.
П. Н. Милюков пишет воззвание на крышке рояля
Если Протопопов ехал из Петербурга в Финляндию, то Винавер примерно в это же время отправлялся из Финляндии в Петербург. В 9 утра его разбудила телеграмма Петрункевича: «Приезжайте немедленно, крайне нужно». Как вспоминал впоследствии Винавер: «Догадаться, в чем дело, было не трудно. С ближайшим поездом, отправлявшимся в Петербург в 11‐ом часу, я уехал. Проезжая мимо моей городской квартиры, узнал от швейцара, что „господин Милюков на велосипеде часов в 7 утра были“. Догадка превращалась в уверенность. Я ехал к Петрункевичу, оглядывался, искал на лицах людей, искал на мертвых камнях отражения нашего несчастья. Сонливые пешеходы, сонливые лошади, сонливое солнце. Безлюдье – никакой жизни, никакого признака движенья. Кричать хотелось от ужаса и боли».
Винавер подоспел на квартиру Петрункевича к тому моменту, когда Милюков уже закончил свою работу над исправлением первоначального текста. Этот вариант документа Винаверу не понравился: в нем не было «крика», «стихийной негодующей силы», «блеска молнии», которая должна была бы «осветить перед населением истинный смысл того, что совершилось». Кроме того, текст показался ему слишком длинным. Любопытно, что на вторую часть воззвания, говорившую как раз о пассивном сопротивлении, вызвавшую большие споры и разногласия в недалеком будущем, Винавер не обратил особого внимания. «Да это казалось – особенно в эту первую минуту – столь элементарно простым и естественным, минимумом, жалким минимумом действий, оставшимся в нашем распоряжении». На критику Винавера Петрункевич ответил просто: предложил написать новый текст, однако Винавер, подумав, от этого предложения отказался.
Примерно в это время на квартире Петрункевича появились представители трудовиков. Один из них, C. И. Бондарев, как вспоминал Корнилов, спросил, не согласятся ли кадеты призвать народ к возмущению. Петрункевич спросил Бондарева, верит ли он в то, что этому призыву последуют. «Бондарев несколько опешил, а Иван Ильич ответил ему тогда, что члены партии не будут призывать народ к возмущению, а отправятся все в Выборг, где ими будет предложено определенное обращение к народу». Выборг как место собрания членов Думы вызвал определенные сомнения у трудовиков. Тот же Бондарев пробовал было возражать, но вскоре и сам пришел к мнению, что в Петербурге, «кроме драки, ничего не выйдет». Так вспоминал о происходившем Винавер. Трудовики позднее рисовали более героический образ своих сотоварищей, пришедших на заседание кадетов. Слова, сказанные ими напоследок, якобы звучали так: «Хорошо, мы едем, но знайте, что этим мы губим дело освобождения народа…»
У трудовиков роспуск Думы особых сожалений не вызвал. Напротив, депутаты этой группы почувствовали облегчение. «Наша совесть теперь может быть покойна, – говорили они. – Правительство сбросило с себя маску, оставило игру в парламент, и мы избавлены от участия в недобросовестной игре…» Еще накануне один из лидеров фракции И. И. Субботин признавался в письме, что ждал роспуска Думы с нетерпением, так как он должен ускорить развязку. Наступал момент расплаты. «Мы уже распущены, – писал Субботин жене 9 июля. – Не пиши, жди адреса. Настроение у меня, как у Наполеона, когда подошел к Москве. Если перестану писать, значит – несвободен… Быть крови».
В это время депутаты-кадеты стекались в клуб Партии народной свободы. Среди них был и В. А. Оболенский. Когда он зашел в зал фракционных заседаний, там было около тридцати его сотоварищей по Думе. Они столпились вокруг стула, на котором стоял П. Б. Струве, возбужденно рассказывавший о случившемся. Закончил он свою речь сообщением о решении ЦК партии, согласно которому депутаты в тот же день, 9 июля, должны были собраться в Выборге, дабы обсудить вопрос, как реагировать на роспуск Думы.
Это предложение было неожиданно для всех присутствовавших, и со стороны некоторых… вызвало резкие возражения. Отъезд депутатов из Петербурга в такой момент мне (В. А. Оболенскому. – К. С.) представлялся в известной степени подчинением указу о роспуске, а отъезд в Финляндию, почти заграницу, – дезертирством с ответственного поста и уклонением от открытой борьбы, которая одна достойна избранников народа. Все подобные возражения в довольно сумбурной форме раздавались из толпы, окружавшей Струве, а он, перекрикивая нас, вопил:
– Поймите, что если Дума останется в Петербурге, начнется кровопролитие… Мы не можем допустить кровопролития… Менять решения ЦК нельзя… Будет дезорганизация… Левые согласились уже ехать в Выборг…
Струве слез со стула и направлялся к выходу. Мы шли за ним, а он, отмахиваясь руками, весь красный от волнения, кричал на ходу:
– В Выборг, в Выборг!
«Занавес открылся, возможно, перед последним актом величайшей драмы русской революции. И ныне народ и правительство стоят лицом к лицу…» Так писала о событиях в России New York Tribune 22 июля, то есть 9 июля по юлианскому календарю.
